Счастливчики - [8]

Вот почему, невзирая на свой эгоизм, Конор все равно великолепен. Он назойливый, раздражающий, мало обращает внимания на остальной мир, но на него можно положиться.

Никто больше не вызвался бы красить со мной дверь гаража. Не самое веселое занятие после школы.

– Лады. Увидимся позже. – Конор хлопает меня по затылку, и я устало киваю. Он идет прочь по коридору.

Я вздыхаю, захлопываю шкафчик, прислоняюсь к нему и закрываю глаза, пытаясь найти в себе силы дожить до конца дня.

Раньше в школе было не так, как сейчас, – абсолютная выматывающая пустота, заполненная белым шумом и голосом Конора. Раньше у меня были друзья. Девушка. Жизнь.

* * *

Я опаздываю на урок театрального мастерства. Пришлось записаться сюда, раз уж я дотянул до последнего и пропустил все сроки. У меня на уме были другие вещи. Например, моя девушка заявила, мол, хочет порвать со мной, ведь я исключаю ее из своей жизни, после чего, в приступе ослиного упрямства, я ответил: «Конечно, конечно – иди и скажи «да» моему дебильному бывшему другу, который позвал тебя на осенний бал. Какое мне дело». А, ну и все в школе, кроме Конора, меня ненавидят.

Такие вот забавные вещи.

Учительница уже начала занятие и дико машет руками, торчащие во все стороны каштановые кудри развеваются вокруг головы. Типичная такая преподавательница театрального искусства, и я невольно смеюсь, наблюдая за ней. Девочка, сидящая чуть поодаль, наверное, слышит мой тупой смех, потому что смотрит на меня с кривой улыбкой.

Я никогда не видел ее раньше, но эта улыбка… от нее мое сердце тает. Не только потому, что мне больше никто не улыбается, но и потому, что в ней я чувствую ум и отклик – ого, кто-то меня понимает.

Редко я теперь ощущаю что-то подобное.

Глава 5 Мэй

Середина четвертого урока, а мне совершенно плевать. Преподаватель – полная ерунда. Машет руками у доски, и… дорогуша, вот чего б тебе не причесаться? Она балансирует на тонкой грани между стилем бомжа и хипстерским «я не мыл волосы пять дней». Автоматически достаю телефон, чтобы написать об этом Джордану, но спохватываюсь.

Стулья здесь очень неудобные и стоят слишком близко друг к другу, пусть мы и в театре. Считаете, кто-нибудь подумал, что это может стать проблемой? Ну и как выбраться отсюда, если что-то пойдет не так? Убежать невозможно.

Мои руки дрожат на коленях. В голове крутится мысль: а можно я просто встану и пойду домой, ну пожалуйста? День проходит так медленно и кажется таким бессмысленным. Пронзительный звонок; классные комнаты с узкими рядами сидений; оглушительный смех детей в коридорах – это слишком. У меня болит голова.

Уже хочу послать это подальше – класс, школу, все, – как в комнату влетает высокий, нескладный парень и плюхается неподалеку. Я оглядываюсь, и хотя он только что вошел, кажется, тоже успел оценить нашу учительницу, как оценил бы Джордан. Парень тихо смеется, а потом почему-то смотрит на меня, и я не могу удержаться от ответной улыбки. Все остальные здесь такие серьезные, я по-настоящему боялась, что буду единственной, кто не гундит «бла-бла-бла, театр, бла-бла-бла».

Смеющийся парень удивляется моей реакции, может, думает, что я потешаюсь над ним или что-то в этом роде. Мои щеки краснеют: что же я сделала не так? Последние одиннадцать месяцев я мало с кем общалась; Люси – практически мой духовный близнец, да родители… Бог знает, помню ли я, как взаимодействовать с людьми. Возможно, нет.

Снова смотрю на колени, и в моей голове одновременно всплывают две мысли: «возвращение в школу – отстой, даже хуже, чем я думала» и «а этот смеющийся парень довольно милый».

Специально вожусь и покидаю класс после Смеющегося Парня, я и так уже достаточно опозорилась.

А когда выхожу в коридор, то врезаюсь в стену из плоти. Вздрагиваю. Сердце начинает колотиться. Хочется принять горячий душ и смыть с себя ощущение тела другого человека.

А потом, когда я вижу, в кого врезалась, меня мутит: Майлз Каталано. Мой бывший парень. Последний человек, которого бы я хотела сегодня увидеть, человек, которого я надеялась больше никогда не встретить, только, конечно, знала, что он ходит в эту дерьмовую школу, и я теперь тоже.

Его глаза расширяются, когда он меня узнает. Майлз застывает на полпути, и кто-то хлопает его по спине, подталкивая ближе ко мне.

Он совсем близко.

Проклятье!

– Ох. Боже. Привет. – Он смахивает с лица свои буйные кудри. – Боже. Мэй. Эй.

С другим человеком при иных обстоятельствах я бы от души насладилась этим потоком односложных предложений, но прямо сейчас мне хочется, чтобы Майлз заткнулся и отошел.

– Ага. – Делаю один шаг назад, потом другой. – Все-таки Мэй. Рада за твое зрение. Ладно, мне пора. – Разворачиваюсь, чтобы сбежать, но коридор буквально забит из-за всех ребят, которых впихнули сюда из Картера. Едва успеваю сделать шаг, как Майлз хватает меня за плечо.

– Мэй. Погоди.

От его голоса у меня мурашки по коже.

– Что?! – Снова смотрю на него, и мне плевать, что я выплевываю слово ему в лицо, что ору на него на ровном месте. Пусть просто меня отпустит.

Предупреди он кого-нибудь – кого угодно, – когда утром в день стрельбы гребаный Дэвид Эклс прошел мимо него по дороге в репетиционную, неся ту большую черную вещевую сумку! Майлз еще оторвался от своего шкафчика и подумал: «Странно, он же не в группе», но ничего не сделал. Бывший сам, рыдая, рассказал мне об этом моменте несколько дней спустя, в ночь похорон Джордана.