Счастливая Женька. Начало - [60]

– Это потому что скоро осень – думала она, – И ещё я очень устала, – добавила Женя вслух. Наверное, действительно, стоит пересмотреть рабочий график, – вспомнила она свой поздний разговор с Тусей. Вставая под душ, она продолжала рассуждать о том, что скоро вернутся дети и нельзя продолжать жить в таком ритме, можно надорваться. Может быть действительно, оставить Анечку на Ставрополье, как предлагает мать? Сейчас первый класс начнется, кто с ней будет заниматься, на это нужно столько времени, а его как раз у неё и нет. Но представив лицо Зинаиды, с крепко сжатыми губами и непоколебимой уверенностью в верности слов и действий, исходящих от её мужа, а значит и от неё, Женя замотала головой, как будто старалась избавиться от наваждения. Но на смену этому воспоминанию сразу же пришли другие: скорбное выражение на лице извечной мученицы Валентины Федоровны, другой бабушки, затем насмешливый излом губ Сергея и презрительное молчание её отца, – Женя мысленно ужаснулась и не понимала, неужели она всерьез собиралась рассматривать такой вариант? «Мои дети будут жить со мной! – громко, вслух сказала она».

– Вообще, умница, – злилась она на себя, – Давай, давай отдай Аньку родителям, сына – папочке Лёне, вот уж кто счастлив будет. Как здорово-то! Вот заживу, в свое удовольствие, – продолжала она, с остервенением натягивая колготки. «Твою ж мать!» – выругалась Женька, заметив, что от излишнего усердия или злости, порвала их. Других целых не было, пришлось снова влезать в старые, надоевшие до омерзения, универсальные джинсы. «Чуть ли не раз в жизни хотела прийти на работу, одетой, как женщина, а не как тинэйджер-переросток, и на тебе! – чуть не всхлипывала она, – Тем более у неё такая потрясающая новая юбка, которую она ещё ни разу не выгуляла. Глотая огненный кофе без сахара, Женька морщилась, как от физического или морального дискомфорта. И на самом деле, имело место и то, и другое. Женька снова после того, как без всяких последствий, незаметно допила ту, оставленную Лёней бутылку, частенько возвращалась домой с алкоголем. Сначала малыми дозами и осторожно, а затем, видя, что ничего не происходит, она нормально себя чувствует, работает по 12 часов в день ивсе успевает, Женя стала набирать обороты. Таким образом, поощряемая этой безнаказанностью, она свои эксперименты не только продолжила, значительно сократив время между приемами, но и расширила их географически. У неё спиртное было дома, в женской сумке, запрятанная, но не очень далеко, бутылка коньяка на работе, обновлявшаяся в последнее время достаточно часто. На той неделе ей показалось, что мужчина, сидящий в кресле, задержал на ней взгляд чуть дольше, чем обычно. И взгляд этот был… подозрительный. Да, именно, по-другому не скажешь. Он смотрел на неё дольше, чем это было уместно или допустимо с точки зрения этикета, и с подозрением, как бы раздумывая, стоит или нет ей доверять, и не выйдет ли в случае чего ему, а, конкретнее, его здоровью это самое доверие боком. Но обычно такого не случалось, потому что Женя использовала средства, как традиционной, так и народной медицины. В её сумке-рюкзаке, всегда был не только коньяк, но и средства, препятствующие его обнаружению при употреблении. По крайней мере, посредством обоняния. Различные антиполицаи, жевательные конфеты, зерна кофе в отдельном мешочке, ароматическое масло, и самое главное, китайская мазь от простуды и заложенности носа, с огромным содержанием ментола и какой-то жуткой фармакологической смеси, перебивающей все остальные запахи мира. Достаточно было нанести пару мазков на лицо, вблизи ротовой полости и всё, запаха перегара, как не бывало. По крайней мере, так уверял её пожилой и очень уважаемый зубной техник Карпухин. Имени-отчества его никто не знал, в больнице его знали и обращались исключительно по фамилии. Это выглядело примерно так: «Может Карпухин знает, у него спроси», «Ну, брат, извини, ты же не Карпухин», «Что позволено Карпухину – не позволено быку», ну и так далее. Видимо в тот раз, Женя не использовала волшебную мазь, рекомендованную самим великим и ужасным Карпухиным, и её пациент уловил-таки не слишком определенные, но до боли знакомые флюиды. Но все обошлось, она сделала свою работу отлично, ну или хорошо, чего не скажешь о другой ситуации, когда в самом начале рабочего дня, потянувшись к лотку для инструментов, увидела, что у неё трясутся руки. Противная такая мелкая дрожь. Она извинилась перед сидящей в кресле женщиной и, удалившись в комнату отдыха, в которой в этот час никого не было, немного выпила, чтобы успокоиться и привести себя в норму. Вообще, она часто использовала этот или похожие аргументы, чтобы оправдаться перед самой собой. Таким образом, она заглушала гнетущее чувство вины и тревожности, а также мятущуюся и неуёмную совесть. В тот раз ей это не очень-то удалось. Она решила не делать никаких серьёзных манипуляций, а сославшись на то, что временная пломба немного раскрошилась, быстро установила новую, и с тяжелым сердцем отправила недовольную клиентку домой. Вчера она тоже «решила успокоиться», «отдохнуть» и «расслабиться». А началось все очень хорошо, как говорится, ничего не предвещало. Давно закончился официальный рабочий день, подходил к концу неофициальный, она, наконец, поставила женщине металлокерамику, которой долго занималась, и ей самой понравился результат. Оценить качествоработы Женя пригласила Карпухина. Во-первых, это было справедливо, так как он их делал, а во-вторых, так у неё было принято, с тех самых пор, как она стала заниматься ортопедической деятельностью. Работать в сотрудничестве с техником. Зуботехническая лаборатория находилась в этой же больнице и Карпухин тут же пришел. Женя представила его клиентке и выдала небольшую оду, адресованную золотым рукам и толковой голове дантиста. Некоторое время они любовались на свою работу. Карпухин ещё раз обратил внимание Жени на преимущество выбранного им цвета протеза, – Как родные, гляди! Действительно, именно он тогда настоял на этом оттенке, каких-то нюансов, которые заметил Карпухин, она тогда не учла. Было уже довольно поздно. После того, как довольная пациентка ушла, Карпухин пригласил, в свою очередь, Женю в мастерскую, чтобы «сбрызнуть энто дело». Они часок посидели, о многом поговорили. Евгения была польщена. Немногие рядовые ортопедыудостаивались чести пить дорогущий коньяк с самим Карпухиным. «Ты, молодец, девочка, вот что я тебе скажу. Ты молодец, не потому что врач хороший, а это так, уж мне можешь поверить, я их тут видел-перевидел, – он налил по второму стаканчику, и один протянул Женьке, удерживая его двумя пальцами смуглой, узловатой, в набухших венах руки, – Нет, ты молодец, так как правильно начинаешь…Ну, за тебя! Будем! – Карпухин легко и почти незаметно опрокинул в себя содержимое, и продолжил, – Ведь смотри, как происходит чаще всего: врач обвиняет техника в своих профессиональных неудачах, это сплошь и рядом, следом идёт нежелание признавать собственные ошибки… А уж хвалить какого-то сучьего потроха-техника, да ещё в присутствии клиента, это и вовсе считается зазорно.Смекаешь, что в итоге получается? Советоваться с техником – значит показывать профессиональную ограниченность; обращаться за советом – ниже собственного достоинства. А кто в итоге оказывается крайним в этой ситуации? Женя кивнула и добавила, – Да и, кроме того, взаимодействие ортопеда и техника в присутствии клиента во время оформления и сдачи заказа имеют и большое маркетинговое значение – тем самым персонал как бы демонстрирует свою ответственность перед пациентом и командный стиль работы, так ведь? Карпухин улыбнулся одними глазами, удивительно молодыми, живыми и яркими, совершенно не подходящими к его морщинистому, смуглому до черноты, будто задубевшему лицу и сказал, – Ну, я не знаю этих ваших маркетингов и стилей, я этому не обучался, но вот мне не понятно, что мешает врачу спуститься с заоблачных высот и начать обсуждать наиболее сложные заказы вместе с техником. Карпухин налил по третьей и сказал, что банкет подходит к концу, так как ему ещё полночи работать, срочный заказ, а ей ехать домой. Женя глянула на часы, был одиннадцатый час ночи, и грустно улыбаясь, заметила: «А может и не ехать уже, завтра к девяти все равно сюда опять, – затем хитро прищурившись и наклонив голову, спросила: «Ну, пожалуйста, скажите, как вас зовут, ну почему все время Карпухин, Карпухин, вот и пациентке даже неудобно было представлять вас, имени-отчества-то не знаю». Он опять улыбнулся своими чудесными, будто взятыми с его, двадцатилетнего лица глазами, и строго ответил: «Отстань, девочка, Карпухин и достаточно этого». Но Женьке этого было явно недостаточно: «Да в чем дело-то, не всегда же вы и не для всех Карпухин? Или мама ваша, когда только родила вас, посмотрела, всплеснула руками и говорит: «Мать честная, да это ж вылитый Карпухин!» Оба рассмеялись, и Карпухин сказал, – «Примерно так, хотя и тайны никакой нет, – хмыкнув в серо-седые усы, он выпрямился и произнес, – Чтобы ты не мучилась и отстала от меня, наконец, скажу, – Григорий Аристархович меня зовут, – и внимательно глянул из-под седых бровей хитрым глазом на Женьку, дескать, – Ну как тебе? Слыхала? – и продолжил, – Ну кто это выговорит, да и кому это нужно, так что давай, как раньше, – просто Карпухин и все, лады?» Женя с готовностью рявкнула: «Так точно, многоуважаемый Карпухин, и чуть помедлив, звонкодобавила, – Григорий Аристархович!» Он погрозил ей длинным, с набухшими суставами пальцем и вызвал такси. Запротестовавшей было Женьке, негромко скомандовал: «Цыц! Не надо тебе сейчас одной шляться», – и положил ей на колени огромный, душистый апельсин, а поверх сумки пятьсот рублей. Расстались они практически друзьями. Только в конце у Женьки чуть испортилось настроение, потому что Карпухин, выходя с ней из лаборатории и махнув головой в направлении стола, где виднелась полупустая бутылка коньяка, негромко сказал: «И с этим, ты аккуратнее, девочка, я знаю, о чем говорю… Такие хребты ломала, зелье это паршивое, что нам и не снилось»…