Счастливая Женька. Начало - [58]

– Виктор Владимирович, думаю все же, у вас создалось не совсем верное представлениео нашей работе, как к специалисту, к Мякишевой, сколькоя работаю, не было ни у кого претензий. А я просто немного больше выполняю стоматологических манипуляций и поэтому…

– И поэтому вы востребованный специалист, а она – нет! – отрезал заведующий. Я понял, понял, что вы имели в виду не это, – махнул он нетерпеливо в воздухе холеной рукой, – «Не много больше выполняю стоматологических манипуляций», – повторил он её слова, – То есть вы и ортопед, и хирург, и насколько я знаю, ортодонт прекрасный. Я интересовался, Евгения Валерьевна, в регистратуре говорят, что в полдевятого утра к вам талонов уже нет. Вот и все, понимаете, Евгения Валерьевна? И не нужно ничего выяснять и доказывать. Кто чего стоит узнать, на самом деле, очень просто. Достаточно поинтересоваться в очереди к какому они специалисту и почему именно к нему, когда рядом есть незанятые врачи. Или, например, поболтать с медицинскими регистраторами.. Или, как я часто делаю, использовать западный прием. Звоню клиентам, прошедшим у нас недавно лечение, представляюсь, конечно, и интересуюсь, как проходило лечение, имеются ли претензии или жалобы, сколько заплатили, намерены ли в будущем обращаться к этому специалисту, рекомендовать его, ну и так далее. Вы знаете, очень много выясняется таким вот образом.

– Я понимаю, – Женя заерзала и в буквальном смысле изнывала от охватившего её неожиданно внутреннего дискомфорта, – Вы знаете, мне лестно, что у вас сложилось такое мнение обо мне, но я вас очень прошу, не нужно противопоставлять меня коллективу. Вы понимаете, я недавно работаю и так…

– Я все понимаю и оставил вас не для того, чтобы мы обменивались любезностями или обсуждали достоинства Мякишевой, коих я, впрочем, по-прежнему, не наблюдаю. Нет, у меня к вам, Евгения Валерьевна, совершенно определенное деловое предложение. Я знаю, что у вас раньше был частный кабинет, но хочу вам сказать, что в мегаполисе, ни стоматологи, ни хорошие зубные техники не стремятся работать в частных клиниках. Им и так живется хорошо. Не надо арендовать помещение, платить налоги, получать лицензию, платить за материалы. Выполняй потихоньку свой производственный план. Это свято. А в остальное время работай на себя. Улавливаете, к чему я клоню? Женя молча кивнула. – Евгения Валерьевна, мне хотелось бы, чтобы вы четко осознавали, что такие предложения я не раздаю направо и налево. (Ещё один молчаливый кивок от бледной, с застывшим взглядом Евгении Валерьевны).

– Ну, хорошо, – произнес Навицкий, не дождавшись более развернутого ответа, – Я вам предлагаю оставаться дополнительно во внерабочее время и получать 30% от сделанной работы. Заметьте, 30%! Тогда, как обычно – 20. Глядя на Женькино непонимающее лицо, он вздохнул, – Врач обычно записывает в наряд меньший объем работы и от этого наряда выплачивает в кассу поликлиники, обговоренный процент. Это считается платой за аренду помещения и использования стоматологического оборудования. Вам этого не нужно делать, потому что мы изначально договариваемся на взаимовыгодных условиях. Навицкий подошел ближе, взял её за руку, и проникновенно, снизив голос добавил, – Мне кажется, Евгения, деньги для вас никак не будут лишние, – он отпустил её руку, развернулся к книжному шкафу и, разглядывая, корешки медицинской литературы, совсем другим каким-то посторонним тоном сказал, – Ну, а при проверке, а ее, на моей памяти, никогда и не было, вы можете всегда оправдаться тем, что изменили конструкцию протеза или заменили материал по клиническим показаниям или по желанию больного.Понятно? Женьке стало ясно, что если она кивнет в третий раз, то это будет, по крайней мере, странно и довольно бестактно. Поэтому она тихо ответила: «Да, разумеется» и только затем кивнула. В кабинете повисла тишина, которую первой нарушила Женя:

– Я поняла, спасибо вам за доверие, но у меня прием начался 30 минут назад, Виктор Владимирович. Он развернулся всем своим поджарым корпусомк ней, хрустнув белоснежным накрахмаленным халатом, – Да, да, широко улыбаясь, ответил Навицкий, – Конечно… Приступайте к работе. Я рад, что мы поняли друг друга. Детали обсудим позднее, удачного дня!

Если раньше Женьке казалось, что она работает в полную силу, то только потому, что она не была знакома с тем графиком, который с легкой руки нового заведующего и после весьма содержательной беседы с ним, прочно вошел в её жизнь. Она вставала в шесть утра, готовила детям завтрак, а также какой-нибудь незамысловатый ужин, поднимала дочь и сына, неслась с Аней в садик, затем отправлялась на работу, где занималась легальными и нелегальными больными до позднего вечера. Дочку часто забирала и сидела с ней до прихода Жени няня, соседская девушка. Сыну это поручить уже было трудно, так как он и сам частенько приходил не на много раньше матери. Женя очень уставала, так как ещё никогда не работала в таком ритме. Утешением для неё служило то, что она и получала за свою работу хорошие деньги. Было приятно осознавать, что не нужно больше считать копейки и высчитывать, сколько осталось дней до зарплаты. Хотя и тратить заработанные деньги особенно было некогда. Женя не заметила, когда наступило лето. Димке Лёня взял за бешеные деньги путёвку в Чехию, на два месяца, в спортивно-лингвистический лагерь, где вожатыми были носители языка, а Анюта вместе с заехавшим за ней отцом, направилась в деревню, к родителям Сергея, где в это самое время находилась и Туся с малышами. После того, как дом опустел, Женя почувствовала себя в некоторой растерянности. С одной стороны, её перестали, хотя бы временно, мучить угрызения совести, что дети постоянно либо одни, либо с чужим человеком. А сдругой, – её вовсе не прельщала мысль оставаться наедине с собой, даже на короткое время.В последнее время ей не всегда удавалось выкроить хотя бы один день в неделю, чтобы сделать выходной. Она понимала, что так нельзя, но часто не могла что-либо изменить, так как почти всегда это касалось не только её, но и заработка остальных людей. Они были повязаны, как члены какой-то мафиозной группировки. Но сейчас, когда дети разъехались, она была этому только рада. Навицкий, видимо расслышав её невнятную просьбу, больше не стал каким-то образом выделять её на общих собраниях, но, тем не менее, отношение к ней коллектива лучше от этого не стало. Светлана Ивановна, её напарница, демонстративно Женьку игнорировала, проходя мимо, шипела что-то неразборчивое и при первой же возможности ушла работать в другой кабинет. Поведение остальных коллег также не сильно отличалось душевностью и желанием сотрудничества. Это вызывало у неё легкое недоумение, не больше, так как сильно огорчаться, или долго расстраиваться по этому поводу времени и сил не было. С теми же, с кем она шла, так сказать, в одной упряжке, с кем была связана невидимыми, но прочными, как нейлоновый канат, деловыми отношениями, она почти не была знакома. Их объединяли исключительносуммы выплат, объем работ и количество пациентов. Может быть, поэтому так не нравились коммуникабельной и эмоциональной Женьке её одинокие вечера. Приходили в голову мысли, что она несчастная одиночка, у которой ни подруг, ни друзей, ни мужа. В один из таких вечеров, она открыла подаренный благодарным пациентом дорогой коньяк, зачем-то принесенный ею домой, налила в бокал, из подаренного тоже набора, и позвонила Лёне. Она знала, что они с женой отдыхали в Праге, и Леонид ездил к сыну в лагерь. Женька надеялась услышать захватывающую историю о великолепном отдыхе сына, и заодно рассказать ему о своём желании съехать. Но Лёня был явно не в духе, по поводу Димки отделался банальными фразами, а на счет квартиры вяло рекомендовал найти лучшее применение её деньгам. И после, сославшись на занятость и извинившись, положил трубку. Возможно, поэтому на следующий день она хоть и с тяжелым сердцем, но, практически не раздумывая, согласилась обсудить с Виктором Владимировичем Навицким «кое-какие детали рабочего процесса» в уютном ресторанчике, недалеко от больницы. Время от времени Женя сталкивалась, так или иначе, с Навицким, который ей на ходу, то бодро кивал, то интригующе подмигивал. Она не знала почему, но этот человек внушал ей почти физически ощущаемую неприязнь. Женя пыталась в этом разобраться, но у неё ничего путного не выходило. То, что объективно, должно было бы само по себе вызывать симпатию: приятная внешность, стройное телосложение, интеллигентность, достоинство, самоуважение, значимый статус, кроме отвращения не вызывало у Евгении ничего. Хищное лицо, с бегающими глазками, пижонство и злоупотребление служебным положением, – Вот как это называется, – думала Женька, напрочь отметая то, что она сама в этих самых злоупотреблениях принимала весьма активное участие. Женя считала, или, говоря проще, договаривалась с собственным моральным кодексом чести, посредством размышления о том, что они (врачи и зубные техники), совершают благое дело, в отличие от шефа, который, как рэкетир, крышует и снимает пенки, но сам при этом ничего не делает.А они возвращают здоровье и красивую улыбку людям, избавляют их от необходимости длительного лечения, за меньшую сумму, да ещё и с гарантированно высоким результатом. Потому что по левым нарядам обслуживались, в основном, друзья, родственники, коллеги и знакомые сотрудников медицинского учреждения. И лечили их, как правило, быстро, качественно, по умеренным ценам иуж конечно, без назначения лишних или несущественных, но дорогостоящих процедур. Поэтому, когда они вместе спускались на лифте, и Навицкий пригласил её на ужин, она, представив свою пустую и темную квартиру, почти сразу же, хотя и без особого воодушевления, согласилась. Они вышли из машины, и пока направлялись к ресторану, обсуждали преимущества езды на метро. Виктор Владимирович признался, что спускался в метрополитен последний раз около десяти лет назад. Усевшись на свои места (как Женя узнала позже, столик шефом был забронирован за несколько дней, хотя пригласил он её, как бы между делом, в лифте), Женя оглядела помещение, в котором оказалась. Видимо хозяин ресторана являлся битломаном, так как все стены уютного, довольно просторного зала были увешены черно-белыми фотографиями знаменитой ливерпульской четверки, сделанными в разное время, в многочисленных вариациях от портретов, до групповых снимков. Исторические сведения, касающиеся непосредственно этих молодых людей, также были забраны в рамки и расположены в якобы случайном, творческом беспорядке.Подсвеченные индивидуальным мягким светом, они располагались, то между внимательным и всегда серьезным взглядом Джона Леннона и обаятельной детски-наивной улыбкой РингоСтарра, то между безумными, выхваченными умницей-фотографом из многотысячной толпы зрителей, жуткими в своей отрешенности и неизбывной муке, глазами фанатов. Музыкальное сопровождение было, разумеется, представлено исключительно музыкой Битлз – вечной, юной и завораживающей. Жене показалось странным, что при всем этом ресторан назывался «Белый кролик», призывно и гордо мигающий в вечерней темноте неоновым изображением одноименного домашнего животного. Они сделали заказ, немного поговорили о текущих делах, в частности, о нашумевшем, получившем совсем нежелательную огласку случае в их больнице, когда у молодой женщины-пациентки вследствие реакции на обезболивающий препарат, возник чудовищный по своей силе аллергический приступ, чуть не закончившийся летальным исходом. Врачу, молодому специалисту, на приёме которого случился данный инцидент, пришлось оказывать медицинскую помощь вместе с его несчастной жертвой. – А все почему, – сдвинув брови и вращая глазами, задал риторический вопрос Навицкий, – А все потому, что мы жалеем, этих тупоголовых недоврачей, прикрываясь извращенной коллегиальностью и псевдопрофессиональной этикой! Он вдруг замолчал, посмотрел в упор на Женю, а потом снова расфокусированным взглядом стал блуждать по залу, продолжая говорить с того же самого места, на котором остановился. – Самый отстающий интерн знает,