Счастливая ты, Таня! - [25]

Дней через десять в двенадцатом часу ночи раздается звонок из Кисловодска: «Таня, что-то мне плохо, прилетай». У меня ноги подкосились. Потрясение от смерти Нелиной еще давило на всех нас. И как в двенадцать ночи достать билет на самолет, куда кидаться? Звоню на радио знакомым ребятам из «Последних известий»: «Выручайте! Мне нужно срочно вылететь в Кисловодск, муж заболел». Через несколько минут ответный звонок. Во Внукове на мое имя забронирован билет, самолет вылетает в четыре утра.

Лечу до Минеральных Вод, там хватаю такси до Кисловодска. И вот наконец стучу в дверь гостиничного номера. Не отвечает. Колочу в дверь изо всех сил, кричу: «Женя, Женя!» Сбегаются горничные: «Гражданка, что хулиганите?» у Жени сонный голос: «Сейчас открою». Жалуется мне: «Побаливало сердце, знобило. Межиров привел врача, давление нормальное, но все равно как-то неприятно, тоскливо». Иду в городскую кассу, покупаю два билета, и в тот же день мы улетаем в Москву.

Семьдесят первый год вспоминаю со смешанным чувством: был он трудным годом, но и не без радости тем не менее.

Прихожу с работы, Ира и Женя на кухне. Переглядываются. Ира подметает пол — Анюта за что-то на нас в обиде, надо мне ехать к ней мириться: так уж у нас заведено. И, размахивая веником, Ира сообщает мне новость: «Мамочка, я выхожу замуж!» Как замуж?! Ей только восемнадцать лет, жениху — девятнадцать. Он замечательный парень, но девятнадцать лет! Щенок еще! Она видит отчаяние на моем лице и говорит: «Конечно, против твоей воли я не пойду…» Но я не могу сказать ей «нет». Боюсь вмешиваться, боюсь испортить ей жизнь. «Это твое дело, и только твое!» И ухожу от них, иду наливать себе ванну: хочу побыть одна.

Свадьбу отпраздновали 22 мая в маленьком зале ВТО. Отвезли Сашу и Иру на вокзал: в Ленинграде для них заказана гостиница, проведут там неделю. Мы вернулись с Женей домой. Я прошла в Ирину комнату, бросилась на ее кровать и залилась слезами: «Как я буду жить без нее, рухнула семья, все рухнуло!» Анюта сидит возле меня, гладит мне ноги. «Не плачь, дочка».

— Она меня всегда ждала с работы, выскакивала на балкон, иду я или нет, — и, рыдая, снова утыкаюсь в подушку.

— Что поделаешь, Танюшка, не убивайся ты так.

— Опустел дом, опустел дом, как жить теперь?

— Привыкнешь, Танюшка.

Приблизительно в то же время Жене предложили быть членом редколлегии по поэзии в журнале «Новый мир». Он обрадовался: «Знаешь, хочется побыть среди людей, а то все сижу и сижу дома. А Сикорского возьму заведовать отделом», я одобряю: «Правильно». Тем временем наступает лето, и Галя Евтушенко мне говорит: «Давай махнем в Коктебель». Прекрасно! Я еще ни разу не была в Коктебеле.

Летим. И с такой хитрой улыбочкой, будто только что вспомнила, Галя говорит: «А ты знаешь, сейчас в Коктебеле Рыбаков». Господи, знала бы о том заранее, не полетела бы. Уж кого мне не хочется видеть, так это Рыбакова. Неприятный осадок остался у меня от прежних наших встреч. Все-таки пренебрег он мной — так мне казалось. Но не выпрыгивать же из самолета на лету.

— Да какое тебе дело до него, — успокаивает меня Галя, — он сам по себе, ты сама по себе.

А через несколько дней у меня день рождения, праздновать будем на пинг-понговых столах при луне. Из Москвы прилетает наша с Галей подруга из театра «Современник» со своим возлюбленным, покупаем водку, заказываем всякую еду в ресторане — гулять так гулять. Половина Дома творчества — наши гости.

— А почему Рыбакова нет? — спрашивает кто-то.

— Да он зануда, — отвечает Галя, — зачем он нам нужен?

Утром, еле продрав глаза, бегу на завтрак. И тут из-за угла вдруг возникает Рыбаков. У меня екает сердце — знает ли он про мой день рождения, тогда неминуемы какие-то объяснения. Слава богу, не знает. «Привет». — «Привет». — «Куда так спешишь?» — «На завтрак. Есть хочется». — «А что же так поздно, ночь, что ли, прогуляла?» — «Ага…»

А сама думаю: ну тебе-то что — прогуляла я ночь или не прогуляла. «Побегу», — говорю.

В «Романе-воспоминании» Рыбаков тоже останавливается на тех днях. По существу, мы описываем одни и те же факты, но с разным настроением: «И все-таки нам суждено было встретиться вновь… через двадцать лет… — это уже пишет Рыбаков. — Я шел по аллее, Таня — навстречу, боковых тропинок там нет, свернуть некуда, ей пришлось остановиться, мы перекинулись парой фраз. Через день опять где-то пересеклись наши пути, и еще через день, и еще…»

Это было не просто «еще». Существовало правило в домах творчества: кто первый уезжает, тот дает «отвальную». Я первой уезжаю, я и зову в прибрежный шалман уже более тесную компанию: теперь тут и Рыбаков, и Галя, и Витя Фогельсон, артистичный, остроумный, веселый, заведовал поэзией в издательстве «Советский писатель», и Лиля Толмачева — актриса «Современника», Витина жена, единственная среди нас непьющая. А у нас бутылка коньяка идет за бутылкой. Рыбаков сел рядом со мной, положил руку мне на плечо, и меня это отнюдь не смущает — как будто только так и надо…

Следующая страница из «Романа-воспоминания»: «Таня улетала в Москву раньше меня, оставались считанные дни, теперь нас пугала даже эта разлука. Мы покидали пляж, заплывали далеко в море, я смотрел на милое, дорогое Танино лицо, и больше ничего не существовало на свете…»