Счастливая ты, Таня! - [24]

— Ольга Ивинская и ее дочь, — переговариваются рядом какие-то незнакомые люди.

— А вон Межиров. А вон Эдик Бабаев, — говорит Женя.

На кладбище, я помню, кто-то из толпы читал «Гамлета», «Август». Мы постояли, помолчали, дошли до станции и уехали в Москву.

Из институтских товарищей ближе всех Жене были Володя Соколов и Костя Ваншенкин (критика обычно связывала их одной веревкой: Ваншенкин — Винокуров). Ваншенкин и его жена, прозаик Инна Гофф, редко бывали у нас дома, но три Костиных звонка врезалось мне в память.

— Женя, — говорит Костя, — к нам в магазин завезли финские кухни. Белые. С крутящимися полками. Мы себе купили. Устоять невозможно.

— Белые финские кухни с крутящимися полками, — повторяет мне Женя.

— Спроси, сколько стоит. Выясняется, что у нас не хватает денег.

— Мы вам одолжим, — говорит Костя, — отдадите, когда сможете. Но выезжайте сразу. Мы с Инной будем в магазине и выпишем вам чек, а то их расхватывают.

— Очень трогательно, — комментирую я этот звонок. — Молодцы!

Женя что-то мычит в ответ.

Осень пятьдесят седьмого года. Звонок в семь утра.

— Кто говорит, — спрашивает Женя сердито. — Ты, Костя? Что-нибудь случилось?

Голос Ваншенкина захлебывается от волнения:

— Женя, сегодня запустили искусственный спутник Земли. Ты понимаешь, начинается новая эра!

— Что, что начинается? Ладно, Костя, я тебе перезвоню попозже.

Шестьдесят третий год. Опять звонок в семь утра: «Женя, это Костя. Плохая новость. Кеннеди убили». — «Кеннеди убили? — переспрашивает Женя. — Ты серьезно?» Кеннеди любили в Москве — молодой, энергичный, красивый, любовались Жаклин, а позже сокрушались: зачем она вышла замуж за Онассиса, оставалась бы Джекки Кеннеди, любимицей нации.

Но ближайшими Жениными друзьями были четыре человека: Леночка Николаевская, Юра Трифонов, Лева Гинзбург и Дима Сикорский. Не существовало для Жени большего удовольствия, чем прилечь на тахту, поставить рядом телефон и наговориться с каждым из них всласть.

Если Женя похихикивал, вставлял несколько коротких реплик, долго что-то выслушивал в ответ, снова начинал хихикать — это шел разговор с Гинзбургом. Гинзбург был талантлив, очень артистичен, сентиментален и одновременно крайне циничен. Он привез нам рукопись «В круге первом». Я была дома, отравилась табексом — наша редакция пробовала бросить курить. Лежала постанывая. В глазах Гинзбурга стояли слезы: «Это событие, равное рождению ребенка». Он имел в виду чтение солженицынского романа. Женя пристроился возле меня, и так, передавая друг другу страницу за страницей, мы прочитали всю рукопись. И сошлись на том, что «Один день Ивана Денисовича» сильнее: прошел через руки Аси Берзер — лучшего редактора не только в «Новом мире», но и в Москве.

Если Женя читал по телефону только что написанное стихотворение, заканчивая его и снова начиная с начала, это означало, что он позвонил Лене.

— Ну а как тебе эти строчки: «Легким горлом поется сегодня на клиросе певчим…»? Ничего, а? Есть еще порох в пороховницах?.. (Гинзбург эту поговорку переиначивал: «Есть еще Борух в Боруховицах».) Послушай, я не спросил тебя: ты свободна? Убегаешь? Подожди пять минут, а? Я тебе прочту еще раз, мне надо обкатать его на слух…

Если Женя, изнемогая, захлебывался от смеха, слезы текли из глаз, значит, звонил Дима Сикорский — самый остроумный человек, которого я знаю. Они много лет работали вместе и в журнале «Молодая гвардия», и в «Новом мире».

В конце разговора Женя обычно говорил: «Я уж не приду сегодня, что-то голова побаливает, давленьице поднялось. Ты уж как-нибудь один…»

Если разговор был похож на конспиративный, Женя, понижая голос, спрашивал: «Ну, а как там Р. (имелся в виду Рой Медведев)? А что говорит Л. (имелся в виду режиссер Юрий Любимов)?» — это Женя звонил Трифонову Трифонов дружил с Роем Медведевым и обещал взять у него для Жени книгу о Сталине. Очень интересно нам было ее читать. И так тянулось часами: «Б», «Т» и так далее.

Но один разговор с Трифоновым, который уместился в минуту, Женю потряс. Было это осенью 1966 года, отмечался юбилей Шота Руставели. Я взяла отпуск, пожили мы три недели в Абхазии, на берегу моря, и, веселые, загорелые, махнули в Тбилиси, где уже собрался на празднества весь цвет переводческой и поэтической братии.

Встречает нас Леночка Николаевская, в глазах — ужас. Ей только что позвонили из Москвы: умерла Нина Нелина, жена Трифонова. Цветущая, розовощекая, глаза блестят — и вдруг умерла! Потом всплыли подробности: произошла какая-то ссора между ней и Юрой. И она уехала в Прибалтику. Неожиданно почувствовала себя плохо, позвонила Юре, он вылетел к ней первым самолетом, но уже не застал в живых. Вез в Москву в цинковом гробу — к дочери, к родителям. Женя тут же набрал Юрин телефон.

— Женя, ты веришь в загробную жизнь? — спросил его Трифонов. — Нина приходит ко мне, говорит: «Юра, я знаю о твоих страданиях».

Рассказывая мне об этом, Женя сказал: «Я просто онемел, у меня язык присох к горлу. Ужас, ужас!…»

После окончания празднеств в Тбилиси Женя и Межиров договорились вместе лететь в Кисловодск — пожить в гостинице, походить по горам. Попереводить, если пойдет работа. А я улетела в Москву, у меня кончался отпуск.