Счастливая ты, Таня! - [19]

Те годы работы в «Октябре» Женя вспоминал с удовольствием. Потом он поругался с редактором из-за какой-то публикации и ушел из журнала. Но все-таки ему удалось много чего напечатать стоящего: Заболоцкого, Мартынова, Ушакова, Самойлова и, наконец, Слуцкого. Я сверилась с комментариями Юрия Болдырева, который составлял трехтомник Слуцкого: журнал «Октябрь», 1955 год, второй номер, 1955 год, восьмой номер, 1956 год, первый номер.

Женя принес домой пачку журналов, сказал мне: «Сейчас за ними придет Слуцкий, тут его стихи».

Слуцкий придет?! Никогда ни перед кем я так не робела, как оробела перед Слуцким. В ореоле непечатаемого поэта он был очень знаменит, стихи его ходили в списках. Возможно, меня подавляла его манера говорить — строго, четко, без улыбки. Так или иначе, я сидела тихо как мышь, а он, разговаривая с Женей, все поглядывал в мою сторону.

— Откуда родом ваш отец? (Слуцкий был харьковчанин.)

— Из Баку.

— А ваша мать?

— Из Витебска.

— А где же они встретились?

— В Париже, в Сорбонне.

— Вы знаете французский?

— Нет, меня учили немецкому.

И так он прошелся по всей моей несложной биографии. В характере Слуцкого была потребность кого-то трудоустраивать, кому-то давать деньги. Лишь бы помочь. Теперь в круг людей, им опекаемых, попала и я, поскольку ушла с работы почти сразу же, как вышла замуж. Нам с Женей это и в голову не приходило.

— У Слуцкого какое-то дело к тебе, — говорит мне Женя; — сказал, что придет вечером.

— Ко мне дело?

— Вы знаете такого писателя Ремарка? — спросил Слуцкий.

Я улыбнулась.

— Знаю.

Еще в период жениховства Женя хвалил его книгу «На Западном фронте без перемен». Я тут же взяла ее в библиотеке.

— Очень хорошо, — сказал Слуцкий, — что вы знаете Ремарка. Я вам принес его книгу «Три товарища» на немецком языке, прочтите ее, если она вам покажется интересной, вы возьметесь за ее перевод, а я переведу в этой книге псалмы Армии спасения.

В Жениных глазах мелькнула мольба, мол, откажись сразу, даже не читая. Не влезай в эту историю. Верни ему книгу прямо сейчас. Он боялся — я соглашусь, две недели просижу над первой страницей. Начну плакать: «Женька, выручай, помоги», — и ему придется самому сесть за перевод. И то, если я сумею сделать подстрочник.

Но мне было интересно почитать Ремарка в подлиннике. Заняло это у меня один день. Вернулась к началу, полистала снова какие-то страницы. Книга покоряла своей нежностью, чего напрочь была лишена наша литература. Язык легкий, я заглянула в словарь всего два или три раза. «Боюсь, — сказала я Слуцкому, — слишком это серьезно». Перевел «Три товарища» Лев Копелев. (Хороша бы я была, если бы взялась за перевод в соревновании с Копелевым!)

Тем временем у Слуцкого созрела новая идея — устроить меня секретарем к Эренбургу. Илья Григорьевич как раз ищет подходящего человека. К Жене он относится очень хорошо, ему будет приятно работать с женой Винокурова.

Но какой же секретарь у Эренбурга без французского языка? Это во-первых. Во-вторых, у меня на носу преддипломная практика в Гослитиздате. В-третьих, мне надо писать Диплом и сдавать госэкзамены.

— Таня права, — сказал Женя…

Позже, уже работая в «Кругозоре», я много и часто печатала Слуцкого. Привозила стихи Таня, его жена. Передавая их мне, всегда повторяла одну и ту же фразу: «Борис просил, чтобы запятые ты расставила сама». Мы с Таней были очень дружны.

После доклада Хрущева на XX съезде группу советских литераторов приняли в Европейское содружество писателей. Какие имена были в той первой группе: Твардовский, Виктор Некрасов, Андроников, Николай Томашевский, Вознесенский, Винокуров!

Став «выездным», как тогда говорили, Женя часто бывал за границей — или на поэтических вечерах в странах, где его переводили, или на фестивалях поэзии, когда каждый из приглашенных должен был прочитать доклад на заданную тему. У Жени были блестящие доклады — сама их печатала, потом он в виде статей опубликовал их в своем трехтомнике.

И вот читаю: «Я бы сравнил стихи с металлическими опилками. Должен быть невидимый магнит, к которому они все могли притягиваться, собираясь вместе. Этот невидимый магнит — личность поэта, которая сообщает единство всему написанному, придает какой-то порядок разрозненным стихотворениям…»

Помню, как я это печатала для его выступления на фестивале в Бельгии. Сняла руки с клавиш: «Женя, ради бога, их же в ЦК хватит удар, когда они начнут читать про металлические опилки…»

— Давай, давай, — подгоняет он меня, — там будет видно.

Практика была такова: Женя относил свой доклад в Иностранную комиссию Союза писателей, сотрудники отвозили первый экземпляр на утверждение в ЦК, и если получали «добро», то срочно садились за перевод. Копию мы оставляли себе.

Через день звонок из Иностранной комиссии: «В ЦК сказали: „Писательское выступление“».

После Бельгии Женя должен был лететь в Рим: итальянцы ввели его в комиссию по подготовке юбилея Данте. С этим были связаны какие-то дела.

Забежали мы с ним в ЦДЛ пообедать, что случалось редко. Принесли нам первое. Только мы погрузились в грибную лапшу, как подсел к нашему столику Евтушенко. Была у него срочная просьба к Жене: написать на кого-то внутреннюю рецензию. «Я сделаю для тебя все на следующий же день, как вернусь из Рима, — пообещал Женя, — сейчас руки не дойдут». Евтушенко посмотрел на меня, потом на Женю, потом снова на меня.