Счастливая куртизанка - [130]
Эми отвечала ей холодно и даже с сердцем; после того, как они обменялись несколькими словами на улице, девица сказала, что госпожа Эми как будто на нее сердита и даже не желает с нею разговаривать. «Как же вы можете думать, — отвечает на это Эми, — что я захочу с вами говорить, когда вы, после всего, что я для вас сделала, так дурно со мной поступили?» Девица же, пропустив слова Эми мимо ушей, продолжала: «Я как раз ехала, чтобы нанести вам визит», — сказала она. «Нанести мне визит? — воскликнула Эми, — что вы имеете в виду?» «Да только то, — отвечает девица с некоторою развязностью, — что собиралась приехать к вам, туда, где вы живете».
Эми была взбешена до последней степени, но решила, что сейчас не время показывать той свое раздражение, ибо в душе своей она вынашивала гораздо более жестокий замысел; об этом ее роковом замысле я узнала лишь после того как он был приведен в исполнение, ибо Эми не смела поделиться им со мною. Поскольку я строго-настрого заказала, чтобы та и волоска ее не смела коснуться. Эми решилась принять свои меры, более не советуясь о том со мною.
Итак, лелея свой замысел, Эми скрыла, сколько могла, свое раздражение, и отвечала ей со всей учтивостью; когда же та сказала, что собиралась навестить ее в ее доме, Эми молча улыбнулась, — а затем крикнула лодку, чтобы ехать в Гринвич[138]; поскольку та собиралась ее проведать, сказала она, почему бы им не сесть в лодку вместе? Она (Эми) как раз собиралась к себе домой и у нее там никого сейчас нет.
Все это Эми проделала с такой невозмутимостью, что девица совершенно растерялась и не знала, что сказать; но чем она была нерешительнее, тем настойчивее Эми приглашала ее к себе: становясь с каждым словом любезнее, Эми, наконец, предложила ей, если та не хочет к ней заходить, прокатиться с нею, обещав оплатить лодку на обратный путь; словом она убедила ее сесть с нею в лодку и повезла ее в Гринвич.
В Гринвиче у Эми, разумеется, дел было не больше, чем у меня, иначе говоря, — никаких; да она туда и не собиралась; но дерзость и назойливость моей девицы не давали нам покою; я же была совершенно, как затравленная.
В лодке Эми принялась упрекать ее в неблагодарности и грубости, напомнив ей, сколько она для нее сделала и как она была к ней всегда неизменно добра. Что она этим выиграла, спрашивала Эми, и чего добивается такими своими поступками? Затем она перевела разговор на меня, на леди Роксану. Эми всячески вышучивала девицу и, подтрунивая над нею, спросила, обнаружила ли та свою леди Роксану или нет.
Однако ответ девицы поразил Эми и привел ее в ярость. Та спокойно поблагодарила ее за все, что она для нее сделала, но тут же прибавила, что она не такая дурочка, как думают, и прекрасно знает, что она (Эми) всего лишь выполняла поручения ее (девицыной то есть) матушки, которой она и обязана благодарностью за все. Она прекрасно знает, продолжала она, кто такая она (Эми) и кому служит. Нет, сказала девица, негоже смешивать орудие с тем, в чьих оно находится руках, и она не чувствует себя обязанной благодарностью той, что всего лишь исполняла волю своей госпожи. Она прекрасно знает леди *** (здесь она назвала фамилию моего теперешнего мужа), продолжала она, и предоставляет собеседнице судить из этого, удалось ли ей выяснить, кто ее матушка.
Услышав все эти речи, Эми от души пожелала, чтобы девица очутилась на самом дне Темзы: рассказывая мне обо всем, она клялась, что, кабы не гребцы и кабы не люди на берегу, она непременно тогда же и бросила бы ее в воду. Когда она рассказала мне всю эту историю, я пришла в крайнее расстройство чувств и подумала, что все это в конце концов приведет к моей гибели; но когда Эми заговорила о том, что хотела бросить ее в реку и утопить, я пришла в ярость, обрушилась на Эми и даже поссорилась с ней. Эми пробыла у меня тридцать лет и во всех моих невзгодах показала себя таким верным другом, какого вряд ли когда имела женщина, — я имею в виду ее верность мне; ибо каким бы грешным существом она ни была, мне она всегда была преданным другом; и даже это ее бешенство было вызвано заботой обо мне и боязнью, как бы я не попала в беду.
Но так или иначе, я не могла равнодушно слышать о ее намерении убить бедную девочку и, придя в неистовство, встала и велела ей убираться с глаз долой и больше никогда не появляться в моем доме: слишком долго я ее терпела, сказала я, и не желаю ее больше видеть. Я и раньше говорила ей, что она убийца, кровожадная тварь; ведь ей известно, что мне одна мысль о том нестерпима, тем более — разговоры: свет не видывал такой наглости, как она только смеет предлагать мне такое? Ведь ей-то прекрасно известно, что я в самом деле мать этой девушки, что это мое родное дитя! Исполни она то, что задумала, сказала я, она совершила бы величайший грех, но, видно, она полагает меня в десять раз греховнее, чем она сама, коли рассчитывает при этом еще и на мое согласие: моя дочь совершенно права, сказала я, мне не в чем ее укорять, и одна лишь порочность моей жизни вынуждает меня от нее скрываться; но я ни за что не стала бы убивать свое дитя, пусть даже мне пришлось бы из-за нее погибнуть самой. Эми мне отвечала в довольно резком тоне.
