Счастье - [36]
Вошел в ярко освещенный, практически пустой троллейбус сорок седьмого маршрута и увидел человека с коричнево-фиолетовым лицом. Того самого, в длинном бесформенном грязно-светлом пальто-плаще, с теплым шарфом на шее.
Он сидел далеко, в самом конце салона. Мы взглянули друг на друга. Я не сомневаюсь, что он тоже узнал меня.
Сел на свободное сиденье, уставился неподвижным взглядом в окно, доехал до «Новослободской». Выходя из троллейбуса, еще раз посмотрел на человека с коричнево-фиолетовым лицом, и он тоже на меня посмотрел своим тяжелым взглядом.
Человек с коричнево-фиолетовым лицом уехал в сторону Садового кольца, а я спустился в метро и поехал домой.
Стоит ли говорить, что этого человека я больше никогда не видел. И очень надеюсь, что не увижу.
Можно ли назвать это чудесами? Не знаю, не знаю. Чудо — это, все-таки, что-то возвышенное, прекрасное, что-то искрящееся и сияющее. Сидение два вечера подряд в заплеванной комнате милиции станции метро «Площадь Ногина», стояние в очереди в убогом привокзальном магазине с целью приобретения крупы, овощей и «чего-нибудь к чаю» — что может быть в этом прекрасного, а тем более искрящегося и сияющего.
Это не чудеса, это вот именно пузыри жизненной ткани, они вспучились, причудливо надулись и лопнули, не оставив после себя, можно сказать, никакого следа. Кроме, разве что, воспоминания о том, как разом остановились мысли в голове и перехватило дыхание — как во сне, когда снится, что падаешь в бездонную пропасть.
И, конечно же, я никогда не забуду взгляд человека с коричнево-фиолетовым лицом в троллейбусе сорок седьмого маршрута, следующем от станции метро «Тимирязевская» в сторону центра.
Шансон рюсс
Стихотворения
ПОДРАЖАНИЕ ЦВЕТАЕВОЙ
1.
Отчизна заразна и родина праздна,
не надо мне там ни труда, ни оргазма.
Ни хлеба не надо, ни соли не надо,
ни Ленина града, ни Сталина града.
Не надо Царицына, ни Петербурга,
ни Cолженицына, ни Эренбурга.
Ни речи, ни шепота, ни немоты,
ни Крыма, ни Кыiва, ни Алматы.
11.
В стране, где гужуются nothing и nada,
ни места, ни кресла мне на фиг не надо.
Ни Думы, ни дамы, туза и валета,
ни драмы, ни оперы, ни балета.
Ни пушек, ни шашек, ни шашней, ни пашен,
которых не сеем, которых не пашем.
На три — на четыре! — отправлю я буквы
дубы и березы, и тисы, и буки,
cтарушечьи зубы и девичьи косы,
шарашки, доносы, параши, поносы.
Камчатские крабы и рижские шпроты
туда ж посылаю, на те же широты.
Не надо ни тюрем ее, ни раздолья
(записки охотника из подполья!),
ни сказок заветных, ни книжек запретных,
ни шишек, ни мишек, ни рощ заповедных,
ни Смольного дней, ни столетий Кремля,
ни леса, ни пней, ни шиша, ни рубля.
111.
Не надо ни дум, ни словесного дара,
ни чести, ни гонора, ни гонорара
(отправьте что следует тетке в Cаратов),
ни премий, ни лавров, ни лар, ни пенатов,
ни места в отеле — чего это ради я
поеду ломаться на родину радия?
Пускай она сеет свои пестициды
и пятна выводит, и копит обиды.
Не надо соломы, не надо назема,
суглинков, болотин, песка, краснозема.
Ни дяди, ни тетки, ни грязи, ни тины,
ни пяди, ни сотки, ни десятины.
Не надо скотины, не надо коня,
ни черной годины, ни белого дня —
посадника, всадника, Меня, меня!
ШАНСОН РЮСС
(Солженицын)
То не Штирлица осьмнадцатая серия,
не ягоду-ежевику сплюнул Берия,
то не враг ступил на грудь стопою плоскою — Ольда скальда повязала поворозкою.
Одолела, полонила злая силища,
нет просвета, нет исхода из узилища.
Ни лабаза, ни обоза, ни оратая —
долороза матка, лоно волосатое.
Не узнать Россию, сколько ни оглядывай:
То Надеждиной была, а стала Лядовой,
оскудела силой пешею и конною
и горшок накрыла древнею иконою.
И какого не хватало в пасти уда вам,
чтоб явить сии напасти чудом юдовым,
горемычным и заплечным, змейгорынычным,
промфинплановым вчера, а нынче рыночным.
Заросла Росссия ряскою да рясами,
пустосвяты, мясопусты, пустоплясы мы.
Балалайка-балаболка бестолковая,
место пусто, место лобно, вошь лобковая.
Ветхий срам прикрыли мы ветошкой рваною,
забелили дегтем щи, а не сметаною,
коротенька тая ночка, чтоб жениться нам, —
бобылями погуляем с Солженицыным!
ДВОРЕЦ КУЛЬТУРЫ РАБОТНИКОВ ТОРГОВЛИ
им. Второй Пятилетки
(«Колпак с бубенчиками» Пиранделло)
Холсты зимы раскрасив краской лета
и тупику придав обличье дали,
расписывал заезжий Каналетто
Италию на Крюковом канале.
Белковых тел наделавший из гидры,
провозгласивший праздник мясопустый,
он из мочи выуживал цилиндры
и в кролика преображал капусту.
Бабищу Прибыль выгнали со срамом
и закидали черствыми сырами.
Уж коли вознесли торговлю храмом,
ужель терпеть торгующих во храме?
Нужда как добродетель возрастала.
Блаженный францисканец общепита
не отличал понятья идеала
от смежного понятья дефицита.
Кому жратва приснится с этих татор?
Был голый год продлен и вис в зените.
И дефицит, как некий Пантократор,
провозглашал: придите и ядите.
Мы не умрем, но в холодильник ляжем
и, тленные, преодолеем тленье,
и вновь гастрономическим миражем
заманим вас в лабаз пресуществленья.
Где плотью агнца облекались кости,
где облака белели грудой лярда,
где очередь росла к отделу гостий
и где Филиппа звали Эдуардо.
ЕЩЕ ТРОЙКА
Штык в буржуйский сальник погружая —
мир и труд и праздник урожая.
