Счастье в кредит. Книга 1 - [9]

— Хорошо, — разрешила Наташа. — Крась.

Ирина приступила к работе с таким рвением, будто от этого зависела вся жизнь. Что и говорить, макияж она наносила мастерски! После каждого очередного мазка она заставляла Наташу смотреться в зеркало — и та действительно замечала, как шаг за шагом преображается.

Она превращалась в настоящую красавицу — только совсем незнакомую. Красавица хлопала черными-черными, густыми, загнутыми кверху ресницами и жеманно улыбалась.

Ирина нанесла последний штрих: покрасила Наташе губы темно-красной помадой, какой пользоваться осмеливались пока еще немногие. Слишком вызывающе.

И вот из круглой красной пластмассовой оправы на Наташу глянула неотразимая, роковая женщина-вамп.

Обе — и мастер, и клиентка — были довольны.

Казалось, между ними наладилась какая-то новая связь. Или возродилась старая.

Они юмористически протянули друг другу руки и обменялись крепким рукопожатием, как главы государств, заключившие договор о мирном сосуществовании.

…В такой позе и застал их Андрей.

С минуту он молча смотрел то на одну, то на другую.

А потом заметил круглое зеркало, лежавшее на одеяле. Он ведь только собирался преподнести его жене, но еще не подарил!

Он в два прыжка подскочил к постели, схватил зеркало и прижал к груди. Точно боялся, что Ирина осквернит его.

— Зачем ты здесь! — прошипел он. — Уходи.

— Андрюша, не надо так, — вступилась было больная, но он не слушал.

— Кто тебя звал?

Нельзя сказать, чтобы Ирина очень огорчилась. Андрей в ярости — значит, в нем клокочут сильные эмоции. А вызывать сильные эмоции в людях было для нее величайшим в мире наслаждением. Этот всплеск — куда лучше, чем Наташино всепрощающее безразличие.

— Что ж, — пожала она плечами. — Я ухожу. Поправляйся, Натали!

И вышла, покачивая бедрами в импортных брюках-бананах.

Андрей же с отвращением смотрел на размалеванное лицо жены. Брезгливо провел мизинцем по ее губам — на пальце остался слой жирной помады.

— Разве плохо? — удивилась Наташа.

— Смыть! — закричал он. — Смыть немедленно!

Она испуганно соскочила на пол и, едва не упав, кинулась к крану. Она никак не ожидала такой бурной реакции.

Густо-густо намылившись, Наташа так и не поняла: мыло ли попало в глаза, или это ее собственные слезы такие едкие, так щиплют. Зажмурясь, она плескала и плескала себе в лицо воду. Пригоршнями, обильно. Еще и еще. Бесконечно.

Пока не почувствовала, что ее обняли сзади.

Андрей резко развернул ее к себе и принялся целовать без разбору мокрые щеки, губы, нос, брови.

— Вот такую я люблю, — выкрикивал он. — Вот такую. Чистую. Всегда будь только такой, поняла?

Он прижимал ее к себе. Страстно, по-мужски.

Это было впервые за долгое-долгое время. С незапамятных времен. С той, прошлой жизни, которая кончилась.

И впервые в этой, новой жизни, которая только начиналась.

— Мне не нужна маска. Мне нужна моя Татка. Вот такая. Какая есть. Чистая, чистая!

Он не сдерживал себя. Он больше не видел в Наташе больную, которую надо жалеть. Сейчас он видел в ней только женщину. Любимую, желанную женщину.

Наташа задохнулась от боли, которую он ей причинил, от счастья, от просыпавшегося в ней ответного желания.

Да, она уже не больная.

Не пациентка клиники.

Она женщина. Любимая и любящая женщина.

И впереди — обновленная жизнь.

Чистая.

ГОРОДСКИЕ НОВОСТИ

— Денисова! Денисова! Наташка! Я здесь!

Маша бежала по перрону, размахивая букетом цветов и сбивая на бегу других встречающих. Как ей при этом самой удавалось не грохнуться — загадка.

Наташа улыбнулась — Машка Кулешова в своей ипостаси.

Поезд приехал в Верхневолжск под вечер. Но летом так поздно начинает темнеть.

Наташа уже за полчаса до прибытия прилипла к окну и смотрела на пробегающие полустанки, дома, перелески. Вот мелькнула полоса реки — Волга здесь была еще не широкой и могучей, а вполне заурядной рекой. Ведь тут она только начиналась.

Сказать, что у Наташи защемило сердце от всех этих знакомых с детства пейзажей, как это положено, когда человек после долгого отсутствия возвращается в город детства, было бы неверно. Наташа смотрела на все отчужденно и немного удивленно. После асфальта и бетона Москвы, после упорядоченной природы ее парков и скверов вся эта дикая самовольность деревьев и кустов, озерец и ручьев, речушек и пригорков казалась неуместной, странной. А тропинки! По какой прихоти они шли такими замысловатыми изгибами, почему не ровно? Ну ладно — тропинки, их, может, пьяный ежик протоптал. Но дороги-то, дороги! Все-таки какой-никакой транспорт по ним ходит. Почему ж так вкривь и вкось?

Наташа невольно взглянула на свою руку — точно, как линия ее судьбы. Кто ее так круто проложил на Наташиной ладони?

Конечно, она подогревала свои чувства ожиданием встречи с милым городом. Конечно, искала в нем перемен. Конечно, знала, что сейчас он ей покажется несколько иным, чем раньше. Но то, что она в самом деле увидела, досадно превзошло все ее ожидания.

Первое слово, которое пришло Наташе на ум, когда показались пригороды Верхневолжска, было — убогость. Покосившиеся избенки, голые дворы, упавшие заборы, грязные дороги, дымящие трубы в черных подтеках сажи, свалки ржавого железа и бетона, разбитые и забытые машины, стайки грязных собак, пыльная зелень деревьев и люди… Какие-то придавленные, словно обреченные, скучные и злые. Они брели со своими сумочками по этим грязным кривым дорогам, толпились у магазинов, сидели на газетках прямо у железнодорожного полотна, попивая из банок мутноватое пиво. А как одеты! Провинция вообще доводит столичную моду до абсурда, насмешки над самой собой. Если уж клеш, то такой, что пол-улицы метет, если уж начес, то на полметра, если длинные юбки, то волочатся по грязи. Она, конечно, хочет угнаться, эта несчастная провинция, но как же непотребно. И это еще ничего. Это еще хоть как-то весело, что ли. А старики! Во что они одеты? Где берут, из каких стратегических запасов достают все эти пиджаки, штаны, кофты, телогрейки и обувки?