Счастье сильнее страха - [18]

Относительное спокойствие выглядело так. Я могла отвезти сына к бабушке и дедушке, чтобы поехать по своим делам, но с полдороги вернуться обратно, чтобы сделать укол, если внезапно случалось кровотечение. Чтобы быть хоть немного свободнее, мы нашли приходящую медсестру, которая жила неподалеку от моих родителей. Но знать наверняка, что она будет доступна в любое время, было невозможно. Поэтому вероятность нарушить все планы и ехать лечить ребенка существовала всегда.

Очередной случай недомогания погружал меня в пучину отчаяния. Маленькие дети не могут вовремя дать сигнал о том, что происходит, опыт опознавания начала кровотечения приходит с возрастом. Фоном моего существования была постоянная сильная тревога, от которой можно было сойти с ума. Я и сходила – была взрывной, часто кричала на сына и мужа, а потом казнила себя за несдержанность.

Даже полностью здоровые дети могут легко вывести взрослого из себя, когда раз за разом просят купить новую игрушку, дать двадцать пятую конфету и отказываются идти спать. Но в этом случае родитель легко чувствует свое раздражение и устанавливает границы (что можно, а что нельзя) повышением голоса или особой интонацией. Так же ведут себя взрослые животные со своим потомством. Когда ребенок болеет, он становится на порядок более неудобным, и это тоже может вызывать раздражение, но оно смешивается с сочувствием, жалостью и чувством вины за его страдания. Поэтому раздражение зачастую вытесняется, а повышение голоса и установление границ по отношению к нездоровому ребенку считается неуместным и жестоким.

Часто матери больных детей совсем запрещают себе раздражаться, но на то, чтобы сдерживать большое количество чувств, требуется очень много сил. Поэтому ресурсы организма, и так истощенного физической и моральной нагрузкой, уменьшаются на глазах. Система торможения центральной нервной системы начинает отказывать, поскольку на сдерживание психофизиологических процессов всегда тратится намного больше энергии, чем на их возбуждение. Поэтому долго сдерживаемое раздражение моментально и внезапно для родителя может перейти в гнев, гораздо более разрушительный по воздействию.

Срывы при постоянном контакте с больными и особыми детьми неизбежны. Это не хорошо и не плохо, это – естественно. Недостаток сил способствует попаданию в аффективные состояния, поэтому крайне важно разрешить себе срываться и научить ребенка, как к этому относиться (понимать, что и почему происходит. А также, по возможности, озаботиться профилактикой своего эмоционального и физического истощения.

Чем крепче будет навык постоянного внимания к своим состояниям и чувствам, тем больше вероятность вовремя почувствовать раздражение и усталость и принять соответствующие меры, способные снизить аффект.

17. О чем рассказывают чувства

Помимо того что мне было стыдно за взрывы «негативных» эмоций, было то, что изводило меня гораздо больше. Довольно часто я не могла чувствовать нежность к сыну и желание его обнять. Я, которая не спала ночами, прислушиваясь к звукам, доносящимся из детской (если ребенок начинал метаться по кровати и особым образом стонать, это в большинстве случаев означало уже случившееся кровотечение в сустав), потом, в спокойный период, не могла прижать сына к груди и поцеловать! Это случалось не всегда, но все же случалось. В моей картине мира это означало только ужасную мать, снова и снова рождало колоссальное чувство вины и переживание себя абсолютно неправильной.

В голове постоянно прокручивались картины того, как своей холодностью я порчу сыну судьбу. Какой он вырастет обделенный всем на свете – и здоровьем, и материнской любовью. Как это повлияет на качество жизни и уверенность в себе. Поэтому после каждого случая такой отстраненности в душе выключался свет и приходил внутренний палач. Я не могла ни анализировать свои реакции, ни задать себе вопрос, почему не способна чувствовать тепло. А лишь сгорала в огне самообвинения, что подталкивало отстраняться все дальше.

Даже достаточно хорошей матерью – по сравнению с идеальной – я назвать себя не могла: слишком не соответствовала установленной в обществе планке. Ненавидела детские площадки, стремилась быстрее заняться своими делами, плохо переносила непослушание ребенка и радовалась одиночеству. Все это настолько отличалось от моих представлений о материнстве, что вгоняло в непрерывный стресс и посыпание головы пеплом. Огромное количество сил тратилось на внутренние конфликты, на ребенка их часто действительно не оставалось.

А он был очень, очень особенным – с такой болезнью, но одновременно и совершенно обыкновенным пареньком. Вихрастым, смешно морщащим нос, очень любящим сладкое и отрицающим как класс всю остальную еду. До крайности непоседливым, импульсивным, весьма и весьма разговорчивым и открытым миру. Сын быстро сходился с детьми и взрослыми, запоем читал про героев и превращал квартиру в филиал хранилища фирмы «Лего». Мы с ним оба были обычными людьми, со своими достоинствами и недостатками, только себе я их простить не могла.

И своим главным «преступлением» считала непонятную эмоциональную глухоту в ответ на ласку сына. Если срывы еще можно было как-то объяснить себе и другим, то холодность приводила в ужас. Нет, я не отталкивала ребенка, но была уверена, что он чувствует напряжение и все понимает. Только спустя долгие годы ситуация прояснилась и изменилась. Со мной снова сыграло злую шутку неумение с интересом и уважением относиться ко всем своим чувствам.