Счастье рядом - [68]

— Вернись!

Фролов открыл дверь и, подчеркнуто строго опустив руки, спросил официальным тоном:

— В чем дело? Что за манера разговаривать?

Андрей, прихрамывая, шагнул к Фролову и встал перед ним, уничтожающе глядя в глаза.

— Ты знаешь, как погиб твой брат?

— Какой брат? — растерянно спросил Фролов. — И вообще, что это за комедия?

— Ах, у тебя нет братьев!? Брат по отцу?..

— Ну и что? Что из того?..

— То, что он погиб, а ты даже не знаешь как.

— Это не ваше дело. Вы к этому не имеете никакого отношения.

— К чему ты вообще имеешь отношение? К чему?! — закричал Андрей, наступая на побледневшего Фролова. Решительное выражение его лица и крепко сжатые кулаки не оставили и следа от напыщенности Фролова. С несвойственной ему легкостью он выскочил из кабинета и торопливо захлопнул за собой дверь.

— Вот наши враги! — бросил Андрей оторопевшему Мальгину.

— Кто? — все еще недоумевая, спросил Мальгин.

— Все, кто живет для себя. Понятно?!

Мальгин поспешил согласиться, но внутренне засомневался — так ли это? Кто не живет для себя? Каждый несет в свой дом заработанное и купленное, каждый хочет жить в достатке и далеко не каждый станет возмущаться несправедливостью сильного, если она не задевает тебя самого. Разве только один Широков и другие одиночки — не живут для себя. Но это пока, до поры до времени: женится, появятся дети — и задумается. Уверившись в этой мысли, Мальгин решился высказать ее вслух.

— Андрей Игнатьевич, а кто не живет для себя?

Он спросил и приготовился к незамедлительному разносу, но был неожиданно озадачен, когда услышал:

— Например, ты.

Петр Петрович был польщен, и он не растерялся:

— Ну да, ясно, я не говорю о нас, журналистах, а вот, если взять вообще, в массе?

— Говоришь о собственной сознательности, а уразуметь не можешь — массы построили социализм и, уж конечно, не за счет того, что каждый жил для себя! Андрей ловко схватил трость, как будто проходил с ней всю жизнь, и направился к двери. — Идем! Идем к Хмелеву насчет командировки.

В коридоре они неожиданно столкнулись с Олей Комлевой. Оказалось, что она уже не менее получаса ходила здесь и не решалась заглянут в кабинет.

— Вот ведь какая я трусиха, — призналась она Андрею и Мальгину. — И разве это трусость? У человека, можно сказать, решается судьба. Я еще не знаю, как вы, Андрей Игнатьевич, посмотрите, а для меня — это мечта... мечта всей жизни.

Комлева говорила сбивчиво, с трудом подыскивая слова, на ее белом лице проступили розовые пятна. Широков даже и не догадывался о том, что эта, на первый взгляд, легкомысленная и не задумывающаяся о жизни девушка еще несколько лет назад решила стать журналисткой. Для этого она поступила на курсы стенографии и теперь думала об учебе в университете, а работа в аппаратной ее, как она выразилась, не захватывала.

— А кого работа не увлекает, — закончила Оля, — тот мало приносит пользы.

— Что верно, то верно, — согласился Широков. — Однако надо подумать и поговорить с начальством. Заходи через недельку и не теряй надежды. — Андрей ободряюще улыбнулся и, кивнув Оле, открыл дверь кабинета Хмелева.

Глава семнадцатая

1

Воскресный день в доме Кондратовых начинался с аппетитного аромата уральских картофельных шанег. Этот приятный запах, напоминавший о поджаристых, с тонкой хрустящей корочкой изделиях Веры Ивановны, доносился даже в комнату Андрея, самую отдаленную. И он знал, что нежиться в постели уже не придется, вот-вот раздастся в дверь осторожный, но настойчивый стук, а затем последует приглашение хозяйки. Знал Андрей и то, что отказаться от воскресного завтрака не удастся. За стуком Веры Ивановны послышится царапающий звук тонких пальцев Али, подражающей шуршанию мыши, а потом безо всякого предупреждения в комнату явится сам Кондратов и, собрав под усами всю суровость, на которую он только способен, скомандует: «Подъем!». Затем Федор Митрофанович будет выжидающе ходить из угла в угол, брать попадающиеся под руку книги и журналы, класть их на место, останавливаться посредине комнаты и снова грозно повторять свою команду. И тогда придется при нем вылезать из-под одеяла.

На этот раз он предвосхитил даже стук Веры Ивановны. Когда она только приблизилась к двери, Андрей вышел ей навстречу и, пожелав доброго утра, поспешил к умывальнику.

Вскоре все четверо сидели за столом. Он был накрыт белой накрахмаленной скатертью с широкой розоватой каймой и уставлен сверкавшими на солнце стаканами, сахарницей, пузатым электрическим самоваром и большим круглым блюдом, на котором высилась гора румяных шанег.

— Берите, какая понравится, — предлагала Вера Ивановна. — Вот эта так и смотрит на вас.

Андрей взглянул на блюдо и понял, что выбирать не имело смысла, — шаньги были одна красивее другой.

— Как в детстве! — сказал он, надкусив воздушный душистый край.

Вера Ивановна тем временем разливала в стаканы крепкий чай, по вкусу каждого накладывала сахар. Напоминали детство и яркие лучи солнца, которые падали на стол. Вот так же в северогорской квартире пробивались они через белесые заросли папоротника, которые переплетали стекла и прозрачной наледью сбегали вниз. Сквозь голубые просветы в окне виднелись обросшие изморозью ветви сирени, над соседним домом неторопливо поднималась прямая струйка белого дыма. Январские морозы сковали уральскую землю прочно и надолго.