Счастье рядом - [51]

Персональное дело!.. «На повестке дня персональное дело коммуниста Широкова», — объявила Ткаченко. «Так уж сразу и дело», — ухмыльнулся Плотников. Но на него зашикали — он не был в курсе вопроса. А вот Ткаченко знала все. «Он заносчив, эгоистичен, не думает о коллективе, а заботится только о личных успехах». И все это было не самым главным. «Широков скомпрометировал себя недостойным поведением в быту. О факте его сожительства с Жизнёвой говорил весь город».

Ткаченко требовала строго осудить поведение Широкова. Но и этого было мало. Готовившая вопрос Роза Ивановна сгустила краски еще больше. У нее были улики, которые Широков не смог бы опровергнуть никакими клятвенными заверениями. Она лично беседовала с соседями Жизнёвой. Они подтверждали, что Широков действительно посещал ее квартиру. Какие же после этого могли оставаться сомнения в том, что он не нарушил элементарных норм морали и не втоптал в грязь свое имя? «Об этом смешно говорить!» — самодовольно скрежетал Буров. «Мы должны потребовать от Широкова строгого партийного объяснения! Не для того мы выдвигали его на работу в аппарат, чтобы он позорил честь нашего коллектива». «Вопрос ясен, — не поднимаясь с места, заключила Бессонова, — таким, с позволения сказать, коммунистам не место в партии!» Она так и сказала — не место! Это Андрей запомнил точно. Именно после этих слов вышел он на середину комнаты и заговорил во внезапно установившейся тишине. Она была такой, как теперь, в этой аллее. Даже более глубокой, без шороха оставшихся на деревьях листьев, без шуршания плаща и чавканья ботинок по клейкой грязи на асфальте. Только не слышимые сейчас и гулкие тогда удары сердца, как казалось ему, различали все. Андрей силился заглушить этот набат, но он продолжал гудеть сам по себе, удар за ударом. Голос звучал глухо и казался чужим, как будто не Андрей, а кто-то другой говорил о первопричинах этого собрания, о Бурове, который вместо исправления ошибок дополнял их новыми, преследуя людей за критику.

«Говорите по существу вопроса!» — старалась сбить его Бессонова. «Он не воспринимает критику!» — разжигая страсти, злорадствовала Роза Ивановна и требовала ставить вопрос на голосование. Тишина оборвалась столь же внезапно, как вошла в комнату перед первыми словами, которые произнес Андрей. Сердце перестало стучать, но в голове началась путаница. Мысли вспыхивали одна яснее другой, но слов для их выражения не находилось, и, уже не разбирая шквала реплик и предложений, он замолчал...

Аллея кончилась, она уперлась в ветхий деревянный забор, который накренился на ворох мусора и листьев, наверное, сметавшихся сюда со всего сада.

Андрей посмотрел отсутствующим взглядом на этот глухой тупик и повернул обратно. Покой не приходил. Мысленно он все еще находился там, на своем первом в жизни судилище, до сих пор не понимая, ради чего люди, объединенные одной целью, делавшие одно общее дело, с такой озлобленностью обрушивались друг на друга, причиняли боль, стремились выбить из жизненной колеи. Запоздалым эхом донеслись вдруг слова, сказанные на собрании Плотниковым: «Много ли нужно человеку для его внутреннего покоя, для облюбованного им плодотворного труда?» Не дождавшись ответа, он урезонивающе заключил: «Не хватает нам обыкновенного человеческого отношения, чуткости, которой учит нас партия». Голос его звучал спокойно, без запала. Логика рассуждений Плотникова была проста, и его никто не перебивал. Он настаивал на объективном решении вопроса, советовал отбросить личные обиды, вызванные в свое время критическими замечаниями Андрея. Его поддержала Кедрина. В отношениях Широкова и Жизнёвой она не видела ничего предосудительного. «Татьяна Васильевна исключительно порядочная женщина, и мы не имеем никакого права наносить ей оскорбления!» Когда говорили они, Андрей почувствовал окрыленность, к нему вновь вернулась вера в доброту и благожелательность людей. Но ненадолго. Повторные выступления Бурова, Ткаченко и заключительная речь Бессоновой стерли след, оставленный Плотниковым и Кедриной. Их обвинили в беспринципности и партийной близорукости... «Пусть Широков полной мерой отвечает за свои поступки! Пусть собрание послужит ему последним предупреждением! Он не сделал выводов!.. Он не достоин!..» И, наконец, традиционное: «Он ничего не понял!..» Андрей отчетливо слышал эти хлесткие фразы, они зло стучали в виски, душили гневом бессилия... Он тряхнул головой, стараясь сбросить тяжесть воспоминаний, и быстро зашагал между деревьями по сырому ковру опавшей листвы.

Впереди, на центральных аллеях, вспыхнули огни уличных фонарей. Андрей шел на их свет.

3

Андрей не стал спрашивать Таню, откуда известны ей подробности собрания. При встрече они отодвинулись на второй план, о них не хотелось думать и тем более говорить. Не послушал он и совета Тани — не афишировать их отношения — настоял на том, чтобы зайти в кафе. Теперь, все еще поеживаясь от холода, она благодарила Андрея — здесь не дул ветер и не накрапывал дождь. Она включила лампу с оранжевым абажуром, и мир, выхваченный ее светом, стал еще уютнее и теплее.