Счастье рядом - [50]

Мальгин отвечал многословно и туманно. Каждую его фразу можно было истолковать, как «да» и «нет». Буров удовлетворенно кивал головой: рассказ Мальгина давал возможность значительно расширить проект решения, сделать его более резким.

В течение дня в кабинете Бурова побывали многие участники предстоявшего собрания. По-разному относились они к позиции, которую занял председатель. Одни защищали Широкова, другие соглашались с Буровым и обещали поддержать его в своих выступлениях.

К приходу Маргариты Витальевны Бессоновой проект решения был написан заново, и теперь она внимательно изучала его.

Заложив руки за спину, Буров медленно прохаживался по кабинету и время от времени комментировал проект. Потом он подошел к столу, открыл ящик и одну за другой положил перед Бессоновой докладные записки, которые ему удалось собрать за эти дни.

За час до собрания Тихон Александрович поехал обедать. Бессонова осталась одна. Несколько раз за это время в кабинет заходили редакторы, оставляли на председательском столе тексты передач и молча прикрывали за собой дверь.

О том, что вечером состоится собрание, на котором будет обсуждаться поведение Широкова, знал весь коллектив. Об этом говорили в коридорах и редакционных комнатах, на лицах работников обозначались озабоченность, любопытство, удивление. Только Андрей внешне оставался таким, как прежде, словно надвигавшееся событие не касалось его. Он сосредоточенно вычитывал последнюю передачу, вносил поправки, нумеровал страницы. Наконец передача была готова. Андрей поставил свою подпись и попросил Мальгина отнести передачу Бурову.

Мальгин замахал руками и вытаращил глаза — Буров обедает, а в кабинете — Бессонова. Ну ее! Еще начнет расспрашивать о комитетских делах, а он страсть как не любит всяких пересудов.

Настаивать Андрей не стал. Он взял передачу и вышел из комнаты.

Бессонова разговаривала по телефону и на приветствие Андрея ответила едва приметным кивком головы. Говорила она, видимо, с районом, потому что временами пронзительно выкрикивала и повторяла слова. До Андрея они доносились словно из-за плотной стены: он думал о недавнем разговоре с Бессоновой, который хотелось теперь продолжить. Он не знал только, с чего начать и главное — не был уверен, захочет ли она понять его. А когда прозвучала ее последняя фраза: «В вашей лекции нет принципиальной оценки ленинских норм партийной жизни!», Широков окончательно растерял свои мысли.

Бессонова, не глядя в его сторону, начала торопливо писать в толстой тетради, потом закрыла ее черные клеенчатые корки, откинулась в кресле и пристально, с прищуром посмотрела на Андрея.

— Вы ко мне? — спросила она и снова взяла телефонную трубку. Андрей напомнил о своем звонке в тот день, когда Буров хотел уволить его.

— Ну и что? — перебила она и бросила трубку на рычаг. — Что вы хотите сказать?

— То, что я работаю не в вотчине Бурова, а в государственном учреждении.

— Вот как! По-вашему, в государственном учреждении можно нарушать дисциплину и совершать аморальные поступки? Нет, нет, — предупреждающе приподняв руку, зачастила она, — не пытайтесь возражать. Мы обо всем информированы.

Стараясь подавить злость, Андрей все-таки не сдержался и прервал Бессонову на полуслове:

— Вы вначале выслушайте...

— Надо потерять всякое чувство ответственности, чтобы так относиться к своему долгу. Ну что вы можете сказать? Да ничего не можете, и мы вас не поддержим!

Ноздри на ее вздернутом носу нервно вздрогнули. Лицо стало непроницаемым, каменным.

— Я не прошу поддержки. Вы просто не хотите, да и не можете решить мой вопрос! — твердо заявил Андрей.

— Ваш вопрос решит партийное собрание.

Она уже не смотрела на него, деловито перебирала бумаги, как будто в комнате была одна...

2

Шум городских улиц остался позади. Исчезли суета прохожих, кружение троллейбусов, автомобилей. Вокруг замерли черные от сырости стволы старых лип. Распространяя запах дождевой влаги и прелых листьев, они все надежнее отгораживали тишину, а в этой самой отдаленной аллее приглушили даже перезвон трамваев и сигналы машин. Андрей забрел сюда случайно, скорее всего по привычке. Здесь чуть ли не каждый вечер встречал он Татьяну Васильевну. Из конца в конец меряли они прямую асфальтовую дорожку. Андрей слушал Таню, и сам рассказывал о событиях прошедшего дня. Он вспоминал людей, которых встречал у железных башмаков портальных кранов, в голубой вышине, пронизанной пиками арматуры, у содрогавшихся рычагов бульдозера, в солнечной тишине конструкторских бюро. Жизнь этих людей становилась его жизнью. Он радовался ей и делил эту радость с Таней. И вдруг — Андрей все еще не мог объяснить, как это получилось, — жизнь обесцветилась, повернулась к нему незнакомой, настораживающей стороной. Он шел вдоль аллеи, вдыхая сырой, холодный воздух и словно прислушивался к тишине. Она успокаивала и давала возможность сосредоточиться, разобраться в мыслях, которые переплелись в один клубок. Грязные листья слоями налипли на асфальт, скамейки с негостеприимной холодностью выгнули напитанные дождем спинки. Но Андрей и не думал садиться. Путаница мыслей, наполнявших его, была тягостна, она давила и сковывала, лишала сил. И все-таки хотелось восстановить в памяти все подробности минувшего дня, распутать концы мыслей и найти выход.