Счастье рядом - [11]

Вместо пельменей на столе появились пироги с рыбой, которую, как сообщила Аглая Митрофановна, добыл по ее просьбе из-под льда убогий Харитон на Увинском пруду. Это был подарок Аглаи Митрофановны, поэтому она особо расхваливала пироги, приготовленные из лучших и самых отборных жерехов. Андрею, уже насытившемуся пельменями, от пирогов отказаться не удалось.

— Обидите! — громогласно повторяла Кондратова. —Почитай, из-под самого Лесоозерска везла, больше сорока верст. А главное, таких пирогов вам нигде не едать. И едят-то их по-особому. Вот так...

Аглая Митрофановна ловко поддела вилкой румяную корку и бросила ее на пустую тарелку. В комнате распространился густой дух запеченной рыбы и лука.

— Начнем улов! — крикнул повеселевший Яснов и подцепил одну из рыбин, которые рядами лежали в пироге. Над самой тарелкой распаренная рыба рассыпалась, и раздался новый взрыв смеха.

— А что же нашей бражки не пробуете? — Этот вопрос был обращен к Андрею. Он оглянулся и увидел возле себя Наталью Семеновну. Она наклонилась к его плечу и смотрела искоса добрыми глазами. На этот раз она принесла брагу темную, как баварское пиво.

— Вот эта старая, приготовлена по особому рецепту. Пора уже за нее приниматься, а у вас стакан не допит. Да я вам его сменю, мигом.

Валентина Григорьевна, уловив нерешительность Андрея, крикнула с другого конца стола:

— Андрей Игнатьевич, а вы не бойтесь — брага эта не хмельная, у нас пьют ее вместо кваса. Вот та черная, — Вербова кивнула на графин, — покрепче, а эту можете пить сколько угодно.

— Не вредная и полезная, — хихикнула Наташа.

— Я бы сказал, — вставил Яснов, — что квас крепче вашей браги, — десятый стакан пью — и хоть бы что...

— Пей, пей, юноша, — наставительно заговорила Кондратова. —— Видать, работничек хороший — недаром в народе говорят: кто быстро ест, быстро пьет — и работник тот... А вот Харитоша убогий, — Аглая Митрофановна задумалась и заговорила с расстановкой, — тот никогда толком не поест. Третьего дня, когда проезжала Уву, зашла в его хибару на перевалочном. Лежит на лавке, печку истопить ленится, картошки себе наварить не хочет. Я ему говорю: «Ты чего же, Харитоша, в холоде и голоде сидишь? Сходил бы по дрова да чугунок с картошкой на плиту толкнул — все оно веселей». А он мычит по-своему, головой трясет: «Нет, мол, не желаю». А. папироску предложила — взял, головой кивает: «Спасибо, мол». И вот опять причуда. По тракту машина шла. Шофер-озорник погудел лишнее — видать, знает слабость Харитоши, — так того как ветром подняло, в одной поддевке выскочил на мороз и прямо на тракт. Глянула я в оконце, а он перед самым радиатором вприсядку отплясывает, а шофер во всю глотку ржет и кулаком по баранке хлещет — сигналит ему в такт: «Давай, мол, Харитоша, жми!»

— Ну, а вы что? — не удержалась Тоня, которая все это время сидела молча.

— А что я? Хотела выйти, отругать насмешника, да плюнула: может, в гудке том и счастье все его, Харитошино.

— Думает, начальство едет, вот и выплясывается, — вновь хихикнула Наташа.

— Не чуди, — задумчиво сказала Тоня, — жаль его...

— С одной стороны, жаль, а с другой, нисколечко. Замыканный он, верно, но опустился. Я бы на третьи сутки умерла без работы. Да как это возможно, правда ведь, Валентина Григорьевна?

— Ты у нас ударница, — улыбнулась Вербова. — Разве тебе это понять?

— Да никому нам этого не понять, — поддержала Кондратова, — нам, здоровым да работящим! Но ведь на то мы и здоровые. А Харитоша — что? Сызмалетства, говорят, слаб умом был, а с годами на перевалочном и вовсе одичал. Вся радость у него в том, когда машина пройдет и сигнал ему даст. Спрос надо не с Харитоши требовать, а с тех, кто не сеет, не жнет, а даром хлеб ест. Не перевелись еще такие. Верно говорю, Андрей Игнатьевич?

— Видите ли, — растерялся Андрей, — нам судить трудно. Хлеб мы своими руками не выращиваем. Наша работа в том, чтобы о вас рассказывать, а это, вроде бы, — тоже дело...

— Как не дело! — заговорили все разом. — И не каждый сможет. А как бы мы жили без газет, без радио?

— Ничего бы не знали, не ведали! — с жаром сказала Наташа. — Репродуктор с шести утра в курс вводит. Все в тот же день узнаем.

— Ну ладно, разговоров, у нас до ночи хватит, пора и в дорогу. — Аглая Митрофановна встала и обратилась к Андрею и Яснову:

— Я вас сама отвезу, на Буяне. — Она подмигнула девчатам. — Наш Буян, что ваш газик.

Начали собираться.

— Спасибо вам за все! Будете в Северогорске — заходите! — говорил Андрей, пожимая руки. Аглая Митрофановна стояла в санях и натягивала вожжи. Мужской тулуп с высоко поднятым воротником превратил ее в заправского возницу. Она тоже пыталась выкрикивать прощальные слова, но каждую ее фразу прерывало вынужденное «тпру!». Необъезженный жеребец уросил, беспрестанно перебирая ногами и закидывая морду. Григорий и Наташа с трудом удерживали его под уздцы. Наконец Андрей, а следом за ним и Яснов прыгнули в кошевку, и сани, последний раз скрипнув у дома Вербовой, рванулись вперед. Мелькнули окраинные избы, и вот уже на многие километры раскинулась голубая равнина. Кондратова изо всех сил натягивала вожжи, но жеребец нес все быстрее. В лицо бил обжигающий ветер, и летели куски снега, щедро выбиваемые копытами Буяна. Луна, звезды, гладкое полотно дороги — все это неслось в вихре, кружилось, раскатывалось и снова летело вперед.