Счастье - [16]

Казалось, в селе только Мерьем не видит чудес. Все девушки летали по воздуху, говорили с домашними животными. Визиты к мазарам святых, привязанные к деревьям ленты, молитвы Святому Илье, построенные из глины домики в саду – все это обязательно давало свои результаты, и загаданные в ночь Предопределения[10] желания, конечно, исполнялись. И только Мерьем этого не было дано.

«Наверное, я проклята, поэтому чудеса со мной и не случаются», – думала она.

Не зря ведь ее мать, после того, как увидела во сне Деву Марию, умерла в страшных мучениях, оставив на земле странную девочку с огромными глазами. Так росло убеждение в ее злосчастии.

И до семнадцати лет никто так и не сватался к ней. Матери парней не хотели принимать в свой дом злополучную невесту, которая, придя в мир, принесла с собой несчастье.

Всем знакомым выпало счастье видеть небывалое, а ей достались лишь сны, полные всякой ерунды и кошмаров. Ни одного-единственного раза не явилась ей во сне Святая Мария, имя которой она носит, не дала ей ни единого совета. Ах, Мать Мария, как же так может быть!

Святая посылает ей только ужасные сны. Должно быть, испытывает ее, проверяет предел терпения…

Дни и ночи перепутались в этом холодном амбаре. Мерьем проснулась от собственного крика: ей привиделся очередной ужасный сон. Она находилась на краю бездонной пропасти. Если бы она сделала вперед хотя бы шаг – камнем полетела бы в пропасть. И она настолько боялась полететь вниз, что не могла подняться на ноги, словно прилипла к земле. Напротив нее вдалеке виднелся город. Мерьем подумала: «Должно быть, это и есть Стамбул!» Город был такой громадный, что ему не было ни конца, ни края. И тут внезапно сзади налетел ветер. Повернув голову, она увидела тысячи белых птиц над своей головой. Это они раздували ветер, они толкали ее к пропасти. Невозможно было даже прикоснуться руками к земле. Птицы пикировали над ее головой, снова взлетали, снова возвращались, а потом еще, и еще раз!.. И подлетали все ближе. Земля, на которой она стояла, начала обваливаться…

И пробудившись Мерьем все еще тряслась от страха. Ужасные птицы словно еще продолжали виться над ней, в амбаре было холодно, темно и пусто. Наверное, она отбросила одеяло во сне – ее руки и ноги были как лед.

Она прислушалась. Уже долгое время над поселком царила странная тишина. Из большого дома не вылетало ни звука, иногда только вроде бы проносился какой-то шепот, слышались беспокойные шаги – и все. Мерьем вдруг поняла, что за всю неделю она не слышала голосов женщин, которые обычно готовили хлеб в расположенном по соседству с ее узилищем саду. Мерьем знала, что сегодня как раз день, когда должны печь. Раньше она тоже участвовала в этом радостном событии. Вдыхая чудесный запах, она с большим удовольствием наблюдала, как тонкие лепешки, прилепленные к стенам тандыра, поджаривались и на них начинали проступать коричневые пятна. Свежеиспеченный хлеб готовился прямо к обеду, лепешки складывались большими треугольниками в несколько слоев, и каждый слой промазывался сливочным маслом. Масло, попадая на горячие лепешки, шипело, и вокруг разлетался упоительный аромат. Мерьем в своей жизни не ела ничего вкуснее этих треугольных лепешек, которые еще назывались пастушьими пирогами. Она ела и не могла наесться. Однако еще в детстве однажды она увидела, как вместе с соломой в печь попал желторотый птенец и как он, трепыхаясь, сгорел в пламени. Тогда она даже не прикоснулась к пастушьим пирожкам и проплакала подряд несколько часов…

Сейчас же снаружи не доносилось ни звука. Дом погрузился в траурное молчание. И Мерьем казалось, что не только над их домом, но и над всем селом разлилась эта зловещая тишина. В огромном селе умолкло все: лошади, ишаки, петухи, куры, автобусы, люди, даже рынок молчал. В этом беззвучье, разлитом над большим селом, оставались только пара-тройка отзвуков: хриплый голос муэдзина, читающего азан, шум трактора да стук арбы.

Мерьем чувствовала, что это большое безмолвие в поселке каким-то образом относится к ней, однако терялась в догадках, что же случилось на самом деле. Может, это как-то было связано со свалившейся на ее голову бедой и с тем, что она пролежала, температуря, столько дней в запертом амбаре? Но как же так? Что, все село, что ли, замолчало из-за такой маленькой девушки?

Мерьем получше закуталась в одеяло и вдруг поняла, чего ждали от нее в селе. Это раскрылось ей в один момент. Все село замолчало, ожидая, что она сделает то, что должна сделать. Не только ее домашние, все село ожидало. И как только они получат известие о ее самоубийстве, то каждый снова вернется к своим повседневным делам: дети начнут весело бегать и крутить обруч, играть и лепить свои игрушки из глины, взрослые пойдут за покупками, на молитву – нормальная жизнь забурлит. Все ожидали, когда же Мерьем исчезнет отсюда. Это было ясно как белый день. У опороченной девушки нет права на жизнь. Дёне, которая время от времени выходила в сад, чтобы принести еды, тоже ждала этого. На ее лице это было прямо написано. Мерьем и без того знала, отчего домашние не подавали голоса, ходили на цыпочках и шептались. Но вот мысль о том, что вся деревня ждала ее смерти, будто обездвижила девушку. То, что все знакомые ждали ее смерти, легло тяжким грузом на плечи Мерьем. Всем-всем, кого она знала в этом мире: своей семье, отцу, дяде, теткам, принимавшей ее во время родов повитухе Гюлизар она словно была должна и не знала, как отдать этот долг.