Счастье - [47]

Ежедневное кормление осиротевших кошек Иды Моисеевны: «Инессе ни в коем случае нельзя кошачий корм, у нее больной желудок. Свобода пьет только обезжиренный кефир, не перепутайте». – «Зачем вы дали бедной киске такую дикую кличку?» – «Затем, что она часто убегает, а мне приятно стоять посреди двора и орать: „Свобода, Свобода, Свобода!“ Могу я иметь причуды в моем возрасте?»

Ежедневные встречи с адвокатом (Алеша проходил как свидетель защиты), героическим Иван Иванычем в инвалидном кресле: «Прокурор недавно попался на взятке в несколько миллионов. Чтобы это замять, нужно громкое дело федерального значения. Вот он и сфабриковал из защитников леса заговор с целью государственного переворота. А Идочка и Александра – главари». – «Она же там случайно оказалась!» – «Ничего не поделаешь, оранжевая палатка – штаб». – «Но им ведь не дадут двадцать лет, это просто невозможно!» – «Прокурор будет выслуживаться. Может попросить по максимуму». – «Курам на смех!» – «И мы посмеемся. Когда они выйдут на свободу».

Ежедневное (впервые безрезультатное) сидение с красным носом в кабинете молодого главврача: «Не боитесь, что я вас тоже заберу за такое… хм-хм… неадекватное поведение?» – «Буду счастлив!» – «Мужское и женское отделение все равно на разных этажах, а двери на лестницу заперты». – «Какая жестокость! Буду лазить через окно!» – «Уходите!» – «Выписывайте под мою ответственность!» – «Это ис-клю-че-но!» – «Она же не буйная!» – «Повторяю: психические расстройства в домашних условиях не лечатся!» – «Ну, разрешите хотя бы принести ей рукоделие! Она с ума сойдет без своих медведей!» – «Иголки, ножницы? Шутите! Здесь даже пластилин нельзя – они его глотают и давятся!» – «А что можно?» – «Краски и бумагу». – «Так дайте!» – «Давали. Не проявила интереса».

И ежедневная расклейка объявлений: на вокзале, набережной, у поликлиники: «Привет, Скворец!» – и его, Алешин, телефонный номер.

Это Петька с Пашкой придумали. И после садика шли проверять свой маршрут. За день почти все объявления срывали, приходилось клеить заново. Потом Алеша сообразил сделать трафарет, и они забомбили городские тротуары этим безнадежным приветствием.

«А что мы будем делать, когда выпадет снег?» – «Перейдем на стены». – «А если он так и не вернется?» – «Поедем его искать». – «А если не…» – «Хочешь барбариску, Петр?» – «Хочу суп! Меня уже тошнит от твоих конфет!» – «Отличная новость!»

* * *

Нет, выкидывать красный нос Алеша не торопился. Был еще один человек, еще одна неприступная крепость, которую он собирался осадить в таком виде, отлично понимая, что его фокусы и пантомимы, выбивавшие из седла обычных начальственных теток, тут не сработают. Красный нос нужен был ему как смехотворное укрытие, как крошечный щит в руках безоружного человека, идущего против танковой дивизии.

Нельзя сказать, что другой надежды у него не было. Потому что это была не надежда, а абсолютная, заведомая безнадежность, полный провал, предрешенный еще до начала всяких действий. Он так и сказал ей, входя и отвешивая шутовской поклон в дверях огромного кабинета:

– Я ни в коем случае не надеюсь на вашу человечность, мадам. У меня нет иллюзий, что я вдруг обнаружу внутри вас живую душу. Проще было бы выжать воду из кирпича, налить в решето и напоить всех жаждущих…

– У вас десять минут. Мне сказали, что вы журналист, а не проповедник.

– Мы можем уложиться и в минуту. Все зависит от вашей доброй воли, в существование которой я, правда, не верю…

Произнося это нарочито спокойным, бесцветным голосом, Алеша сделал два быстрых движения, которые до автоматизма отрепетировал во время бессонных ночей: заблокировал дверь ножкой стула и полоснул острым ножом по телефонному проводу.

– Не переживайте, мадам. Обещаю оружием больше не пользоваться. Не Раскольников.

Алеша аккуратно положил нож на подоконник, нацепил красный нос и уселся нога на ногу в кресле для посетителей.

Железная Леди смотрела на него без всяких эмоций. Правда, выражение брезгливой скуки исчезло с ее пергаментного лица, что можно было считать успехом.

– Я не журналист. И не проповедник. Я муж вашей младшей внучки.

– У меня нет детей.

– У вас есть дочь. И у нее – две дочери. Ваши внучки. У вас даже правнуки есть: Петр и Павел.

– Очень остроумно. Но у меня нет и никогда не было детей.

– Как хотите. Я никуда не тороплюсь. Могу сидеть здесь до второго пришествия и ждать, пока в вас проснется память. Скажите, доктор, амнезия излечима?

– Нет.

– Я так и думал. Ждать придется долго.

– Осталось пять минут. И я возвращаюсь к своим делам. В отличие от вас мне есть чем заняться.

– А как же заслуженный отдых? Понимаю, страшно остаться одной. И взглянуть в лицо неизбежному. Никто не знает, что там, за чертой, к которой вы подошли почти вплотную.

– Ничего.

– Это ваша вера. Такая же безосновательная и недоказуемая, как вера ваших внучек в добрых ангелов и Золотой город. Вы понимаете? Шансы равны: пятьдесят на пятьдесят. Либо да, либо нет.

– Две минуты.

– Предлагаю подстраховаться. На случай, если вера в ничто вас обманет.

– Не думала, что в наши дни кто-то торгует индульгенциями.

– О нет. Отпущение грехов не по моей части. Я вам принес луковое перышко. Знаете такую притчу?