Сцены из жизни богемы - [14]

– Сад закрывается, сударь,– сказал он.

«Тем лучше,– подумал Родольф.– Останься я здесь еще минут пять – в сердце у меня распустилась бы уйма незабудок – больше чем на всех берегах Рейна и во всех романах Альфонса Карра».

И он поспешил прочь из сада, напевая чувствительный романс, служивший ему любовной марсельезой.

Через полчаса, сам не зная как, он очутился в «Прадо», сидел за бокалом пунша и беседовал с рослым малым, славившимся своим носом: нос этот обладал Удивительным свойством – он казался орлиным в профиль и курносым – спереди, хозяин этого диковинного носа был не лишен остроумия, достаточно искушен в любовных приключениях и при случае мог дать добрый совет и поддержать приятеля.

– Итак,– говорил Александр Шонар (обладатель знаменитого носа),– вы влюблены!

– Да, дорогой мой… Схватило меня сразу, вот только что. Нечто вроде нестерпимой зубной боли в сердце.

– Дайте-ка табачку,– прервал его Александр.

– Представьте себе: вот уже два часа я встречаю одних лишь влюбленных, мужчины и женщины попадаются мне не иначе как парочками. Мне вздумалось зайти в Люксембургский сад, там я увидел такие фантасмагории, что был потрясен до глубины души, в голове у меня бродят элегии, я готов блеять и ворковать: я чувствую себя не то ягненком, не то голубком. Присмотритесь, вероятно, я уже оброс шерстью и перьями.

– Чего это вы нализались? – спросил Александр, теряя терпение.– Вы меня разыгрываете.

– Поверьте, я говорю вполне серьезно,– ответил Родольф.– Впрочем, нет. Но заявляю вам, что я испытываю неодолимую потребность кого-то обнять. Знаете, Александр, человек не должен жить в одиночестве, короче говоря, вы должны помочь мне найти женщину… Зайдем куда-нибудь на бал, и той, на которую я вам укажу, вы скажете, что я в нее влюблен.

– А почему бы вам не сказать это самому? – проговорил Александр своим великолепным гнусавым баском.

– Дорогой мой, уверяю вас, я совсем забыл, как говорится такие вещи. Ко всем моим романам предисловия строчили за меня друзья, а в иных случаях писали и развязки. Мне никогда не давалось начало.

– Лишь бы удавался конец,– заметил Александр.– Но я вас понимаю. Я знаю девушку, которая обожает пасторали. Быть может, вы ей подойдете.

– Ах, как бы мне хотелось, чтобы у нее были белые перчатки и голубые глаза! – продолжал Родольф.

– Я не вполне уверен, что глаза у нее голубые… А что касается перчаток… Но, сами понимаете, нельзя же все сразу… Ну что ж, направимся в аристократический зал.

– Посмотрите,– сказал Родольф, входя в зал, где пребывали местные красавицы,– вот эта, кажется, очень ласковая.

И он указал на довольно изящно одетую девушку, сидевшую в углу.

– Хорошо,– ответил Александр,– постойте в сторонке. Я метну в нее от вашего лица стрелу любви. А в нужный момент… вас позову.

Десять минут спустя Александр уже беседовал с девушкой, и она то и дело прыскала со смеху, наконец она осчастливила Родольфа улыбкой, которая ясно говорила: «Подойдите, ваш адвокат выиграл дело».

– Ну вот,– сказал Александр,– победа за нами, малютка, как видно, не жестокая, но все-таки для начала напустите на себя наивность.

– Этого можете мне и не советовать.

– В таком случае дайте-ка табачку и ступайте к ней,– сказал Александр.

– Боже мой, какой у вас чудной приятель!– девушка, когда Родольф сел возле нее.– Голос у него как охотничий рог.

– Дело в том, что он музыкант,– пояснил Родольф. Два часа спустя Родольф и его подружка стояли у одного из домов на улице Сен-Дени.

– Вот здесь я живу,– сказала девушка.

– Когда же, милая Луиза, я снова увижу вас и где?

– У вас, завтра… в восемь.

– Честное слово?

– Вот вам залог,– ответила Луиза, приблизив к нему свежую щечку. И Родольф, разумеется, поспешил вкусить от этого прекрасного спелого плода юности и здоровья.

Он вернулся домой опьяненный.

– Нет, это не может пройти бесследно,– говорил он, широко шагая по комнате.– Я должен излиться в стихах.

На другое утро швейцар нашел в его комнате листков тридцать бумаги, на которых: красовался следующий одинокий александрийский стих:

Любовь! Любовь! О ты, сердец младых царица!…

В тот день Родольф, против обыкновения, проснулся чуть свет и, хоть не выспался, сразу же встал.

– О! Сегодня, сегодня – великий день! – воскликнул он.– Однако ждать целых двенадцать часов! Чем же заполнить эту вечность?

Но когда он бросил взгляд на письменный стол, ему показалось, будто перо его трепещет, словно говоря ему: «Поработай».

– Как бы не так! Поработай! К черту прозу! Не хочу здесь сидеть, тут так и несет чернилами.

Он пошел в кафе и нарочно выбрал такое, где не мог встретить ни одного приятеля.

«А то они заметят, что я влюблен, и сразу же всё опошлят»,– подумалось ему.

После весьма умеренного завтрака он отправился на вокзал и сел в поезд.

Через полчаса он был уже в лесу Виль-д'Авре.

Весь день он прогулял, наслаждаясь природой, которая уже начинала пробуждаться, и лишь в сумерки вернулся в Париж.

Приведя в надлежащий порядок храм, куда должно было снизойти его божество, Родольф приоделся и очень пожалел, что не может облачиться во все белое.

С семи до восьми им владела острая лихорадка ожидания,– это была пытка, напоминавшая ему былые дни и былые пленительные увлечения. Вскоре он, по обыкновению, замечтался о великой страсти, о романе в десять томов, о подлинной лирической поэме с лунным светом, закатами солнца, свиданиями под ветлами, ревностью, вздохами и тому подобным. И так случалось с ним всякий раз, как судьба приводила к его порогу женщину, и не было ни одной, которая не унесла бы на челе своем ореола, а на груди – ожерелья из слез.