Сценарий схватки - [39]

Потом я покачал головой, протянул руку, коснулся металла под кабиной – и почти обжег руку у запястья. Машина простояла на солнце весь день. После этого я достал из заднего кармана пару замшевых летных перчаток и натянул их, прежде чем дотрагиваться до каких-либо новых деталей.

Джи Би вышла из ангара в сопровождении невысокого, коротконогого и толстого человека, носившего солнцезащитные очки, черные усы и белую панаму в пятнах смазки. Она тащила полную охапку бумаг и не похоже, что готова была петь по этому случаю.

– Сертификат летной годности, – невыразительным речитативом произнесла она, – был выдан в Колумбии два года назад и там сказано, что он limitado. Ограничен – что это значит?

– Не должен эксплуатироваться по найму или за вознаграждение. Этого я ожидал. Если вы владелец, то вольны делать все, что угодно, и летать, как хотите. А что с бортовыми журналами?

На первой странице бортового журнала самолета была короткая запись о том, что "машина снята с учета в военно-воздушных силах", а также о том, что "митчелл" провел в воздухе шесть тысяч часов до выполненного ВВС США в 1951 году капитального ремонта, после чего, как утверждалось в записи, машина была приведена в идеальное состояние, соответствующее нулевому налету. Но они продали ее в Колумбию, прежде чем смогли убедиться, что ошиблись.

В Колумбии машина отлетала еще 1500 часов как бомбардировщик, после чего ей был устроен еще один капитальный ремонт, который – удивляйтесь, удивляйтесь, – снова привел ее в состояние, соответствующее нулевому налету. Однако она снова была быстро продана и пролетала еще 900 часов в качестве грузового самолета и затем еще 300 часов в качестве частного пассажирского самолета. Но, за исключением перелета к месту сегодняшней стоянки, длительность которого, как это было аккуратно указано, составляла точно два часа пятьдесят минут, в этом году она не летала.

– И как это выглядит? – мрачно спросила Джи Би.

Я пожал плечами.

– Примерно так, как я и ожидал. Эти бумаги могут быть и честными, а могут быть и ложными...

– Можем мы подать на них в суд?

– Если дело пойдет плохо, то и мы, и самолет окажемся на дне Карибского моря. Скажите ему, что вы заплатите только после того, как я все проверю.

Она очень твердо посмотрела на меня, а потом нарочито безразличным тоном сказала:

– Он не говорит по-английски – так он утверждает. Еще он утверждает, что у него есть другой покупатель, так что он хочет немедленно получить деньги.

Я ухмыльнулся толстой физиономии под грязной панамой. Я прекрасно знал эти штучки с "другим покупателем".

– Скажите ему, – сказал я, медленно и тщательно выговаривая слова, – что, согласно бортовому журналу, эта машина, также как и его сестра, успела уже три раза побывать девственницей. Я собираюсь переспать с ней сегодня вечером и завтра скажу свое решение.

Наш приятель, торгующий подержанными самолетами, остался неподвижен, как столб. Штучки с тем, что он не говорит по-английски, я тоже прекрасно знал. Каждый, кто как-то связан с самолетами, должен говорить по-английски.

Джи Би посмотрела по сторонам, убедилась, что в переводе нет необходимости и спросила меня:

– А почему завтра?

– Я не хочу взлетать до тех пор, пока надлежащим образом не проверю двигатели, и не хочу этого делать раньше вечера, когда станет прохладнее. Завтра.

Она кивнула и протянула мне остальные бумаги: это была пачка разрозненных испачканных страниц размером с научно-фантастический журнал.

– Это все, что у него есть.

На верхней странице было написано:

ПОЛЕТНЫЙ ЖУРНАЛ, В25Н; ВВС США;

ПРОВЕРЕНО 15 АВГУСТА 1951 ГОДА.

По отношению к этой старой леди научная фантастика была как раз впору. Я вздохнул.

Джи Би быстро сказала:

– Если хотите послать все это к черту и вернуться на Ямайку, я не буду подавать в суд за нарушение вашего контракта.

– Спасибо. Но... – Я снова посмотрел на "митчелл". С тех пор, как я научился летать, каждые несколько месяцев меня преследовал один и тот же сон: будто бы я сижу в самолете, которому не доверяю, и у меня нет никаких руководств по управлению, и тем не менее я должен на нем лететь. А теперь я смотрел свой кошмарный сон наяву.

Всегда существует способ уйти: следует уйти первым.

– Спасибо, – снова сказал я. – Но я летчик – и у меня нет другого самолета. Я все скажу вам завтра.

Она некоторое время жестко смотрела на меня, потом повернулась к человеку в панаме и быстро бегло заговорила по-испански. Я отошел, залез под брюхо "митчелла" и вскарабкался через открытый люк, расположенный прямо перед бомбовым отсеком.

Я оказался в узкой, жаркой и темной кабине такой высоты, что мог встать, и не такой широкой, чтобы не достать ее стенок раскинутыми руками. Передо мной был крутой трап, свет, проходивший сквозь застекленную крышу, падал на стоявшие рядом сидения пилотов. Я постоял неподвижно, затем закрыл люк и начал медленно осматриваться.

Темно-зеленая пластмассовая обивка, предназначенная для звукоизоляции и прежде прикрепленная к металлической обшивке самолета, теперь свободно свисала и держалась на месте только благодаря перекрещивающимся трубопроводам и кабелям и мешанине переключателей и щитков с тумблерами. Надо мной был заделанный круглый вырез в крыше, где некогда размещалась турель пулемета. Позади металлический ящик бомбового отсека перегораживал доступ в кормовую часть фюзеляжа, если не считать небольшого пространства над ним. Около моего левого колена начинался тесный и темный тоннель, который вел вперед, проходил под сидениями пилотов и был предназначен для штурмана-бомбардира, располагавшегося в прозрачном носу.