Сцена к водевилю Д. Ленского «ЛЕВ ГУРЫЧ СИНИЧКИН» - [2]

 Пустославцев. Ну и что?

 Налимов. Пока ничего. Все благополучно. Окотилась, лежит себе в парике, детей воспитывает, а Иван Иванович сидит себе около парика и не гримируется.

 Пустославцев. Это почему же?

 Налимов. Я, говорит, артист первого положения и с таким родильным приютом на голове играть отказываюсь. Ка-те-го-ри-чес-ки. Вот.

 Пустославцев. Скажи ему, братец: если он к выходу опоздает, я его оштрафую.

 Налимов. Ладно, Петр Петрович. Потом...

 Пустославцев. Что потом?

 Налимов. Пионер запил.

 Пустославцев. Какой пионер?

 Налимов. Положительный пионер из первого эпизода.

 Пустославцев. Кто его играет?

 Налимов. Кавун-Тамбовский.

 Пустославцев. Вечная история. Кто же теперь будет пионера играть? А что, Прошка пионера сыграть не сможет?

 Налимов. Прошка, ты положительного пионера сыграть не сможешь?

 Прошка. Вообще — нет, но если местком прикажет — смогу.

 Налимов. И хорошо сыграешь?

 Прошка. Если местком прикажет — лучше Качалова сыграю.

 Налимов. Если, говорит, местком прикажет — лучше Качалова сыграет.

 Пустославцев. Местком здесь ни при чем. Если роль знает — пусть играет.

 Налимов. Местком, говорит, здесь ни при чем. Если, говорит, роль знает — пусть играет.

 Прошка. Можно, конечно, и без месткома сыграть, но хуже.

 Налимов. Говорит, может, конечно, и без месткома сыграть, но хуже.

 Пустославцев. Пусть хуже, но без месткома.

 Налимов. Прошка, можешь хуже играть, это лучше.

 Пустославцев. Налимов.

 Налимов. Я.

 Пустославцев. Начинаем. Все по местам. Занавес.

Синичкин начинает бить в барабан.

Стой, стой.

 Налимов. Стою, Петр Петрович.

 Пустославцев. Да не ты стой, а ты стой. Тебе говорят.

 Синичкин. Ну вот. У меня здесь самое красивое место — ре-бемоль, а вы мне под руку говорите.

 Пустославцев. Ты это что же, дорогой, делаешь? Ты это что же делаешь, я тебя спрашиваю?

 Синичкин. Музицирую.

 Пустославцев. Музицируешь? Вот черт паршивый! Разве с этого начинается, а? Я тебя спрашиваю: разве с этого начинается?

 Синичкин. А с чего же? «Орфей в аду»[5] не чета вашей пьесе и то с этого начинается. Контрапункт.

 Пустославцев. Ты, милый, совсем рехнулся. Одним словом, если ты будешь у меня без дирижера играть, я тебя из театра вон выкину, так и знай. Следи, пожалуста, за дирижером.

 Синичкин. Смешно, Петр Петрович, у меня вольный порыв вдохновения, а вы мне под руку говорите.

 Пустославцев. Налимов!

 Налимов. Я-с!

 Пустославцев. Еще раз все по местам! Занавес!

Поднимается занавес.

Операционная. Посередине комнаты операционный стол. В углу столик с инструментами, у стены шкаф со всевоз-можными колбами и пробирками. На стене плакат. «Операционная имени моральной смерти социал-предателей».

Профессор товарищ Д е з д е м о н о в а и ее ассистент товарищ Э м и л и я в белых больничных халатах рассматривают что-то в колбе.

Оркестр начинает играть марш.

 Дездемонова. Чу! Я слышу музыку! Что это такое?

 Эмилия. Это выздоравливающие пионеры из палаты номер четырнадцать везут больного на операцию.

 Дездемонова. С оркестром?

 Эмилия. Да, профессор! Вчера на общем собрании коклюшников и дифтеритчиков выздоравливающие пионеры постановили, что болезнь в период построения социализма должна быть радостной. И вот они проводят это постановление в жизнь.

 Дездемонова. Милая, молодая поросль! Я узнаю тебя! Товарищ Эмилия, вымойте инструмент — сегодня мы дол-жны быть на высоте положения.

Марш. Под звуки барабана п и о н е р ы ввозят на больничной тележке больного Кассио.

Кассио(стонет). Ой, ой.

Пионер. Ать, два, ать, два, левой, левой! Стой!

Музыка замолкает.

Пионер. Товарищ профессор, мы, молодые коклюшники и дифтеритчики палаты номер четырнадцать, поздравляем тебя с первым опасно больным нашей только что выстроенной раньше срока больницы. Ребята, — туш!

Туш.

 Кассио. Ой, ой, ой!

 Дездемонова. Спасибо вам, дети-богатыри, спасибо! Товарищи ассистенты, положите больного на стол.

Больного кладут на стол.

 Кассио. Ой, ой, ой!

 Пионер. Товарищ опасно больной! Прежде чем тебя начнут резать, разреши зачитать тебе объединенную резолюцию девочек, болеющих корью, и престарелых астматиков нашей только что выстроенной раньше срока больницы.

 Кассио. Ой, ой, ой!

 Девочка(читает). «Мы, взрослые астматики, и девочки, болеющие корью, единогласно постановили на нашем четырнадцатом объединенном собрании, что ты не должен отчаиваться».

 Кассио. Ой, ой, ой!

 Девочка. «А если же какой-нибудь нелепый случай вырвет тебя из наших рядов, знай, что новые тысячи опасно больных заменят тебя на этом посту. А пока что прими от нас, милый опасно больной, наш любимый и нами самими выстроенный раньше срока барабан». (Ставит барабан на живот Кассио.)

Все аплодируют.

 Кассио. Ой, ой, ой!

 Борзиков. Знаете, Петр Петрович, я не очень согласен с трактовкой этого места. Почему он у вас все время стонет?

 Пустославцев. Как — почему, Федор Семенович, он же опасно больной. Больные всегда стонут.

 Борзиков. Это, Петр Петрович, больные старого времени стонали, а новый больной, нашей неповторимой эпохи, стонать не может.

 Пустославцев. Что же он, по-вашему, на операционном столе хохотать может?

 Борзиков. Ну, хохотать не хохотать, а подхихикивать он, по-моему, мог бы.