Сборник поэзии - [2]

- Вы знаете три "М" буддистов? - Нет, просветите. - "Мозг для того чтобы фиксировать м?ртвое. Любой опыт уже м?ртв. Мудрость в неизвестности... Я бы добавил - в стихийности... (Это мо? убежденье кричало: стихийное - всегда начало). - Это сказал Заратустра? - Нет, простой буддийский монах, Но такой же шустрый и в таких же красных штанах. Тот самый даос что приш?л на самую высь Тибета и крикнул что есть мочи богам: - Ниспошлите мне кайф! И было услышано это. Он даже был удивл?н слегка, когда вино ему ниспослали боги. Добрый человек, он его разбавил. Хотел чтоб досталось на всех. - Дурак ты убогий! - сказали боги,кто же вино разбавляет?! Ты совершил величайший грех. Теперь ты всю жизнь будешь пить свою бормотуху. И не видать тебе кайфа, как ушей своих, лопоухий.- Что это?- спросил Пастернак. Да так,-отвечал я капризно, если хотите моя притча об альтруизме. Далее будут строки какой-нибудь тибетской частушки, типа: Я назло богам не вредный, я и строен и поджар. Хвост трубой стоит передний, да и задний не поджат. - Не пойд?т,-сказл Пастернак. Конечно, не пойд?т. Спросят: "Это что ещ? за монах, да ещ?, как Буд?нный, в красных штанах? И как у него могут стоять два хвоста в одно и то же время?"... Какой-нибудь попросят убрать. Я возмущусь и тогда они спросят: "А чего ты собственно хочешь, брат?" А посему я сей замысел подарил французам, будучи под впечатлением их коньяка. С тех пор мы собственно вместе жив?м и дружим и нашу дружбу ничем не разлить пока. - Это где же вы теперь жив?те? - в МГУ многоспальном, правда в отличие от французов я живу нелегально. Однажды по местному радио я читал студентам стихи (я их, между прочим, и без прописки пишу), Написанные с пылу, с жару, видимо, были стихи неплохи, если вместо милиции - французы на меня набежали. Знакомимся и тут же дружим и пь?м. Напрягаются, но понимают. Немного мучаются, но секут, а это, согласитесь, немало в нашем социалистическом тут, где всего один Актовый Зал, но много тысяч актовых комнат, раздел?нных наполовину и разбитых на блоки, зоны и этажи, где ч?рт-те чем учащихся кормят и где вообще охраняема жизнь. Специально подобранные старые девы там вершат сво? гнусное дело, наши советские бонны... - А откуда французы-то? - Из Сорбонны. - А что они делают тут? - Стажируются, наших классиков изучают, наши классики, видимо, что-то там излучают, помимо того что имеют какой-то метрический вес. Рыжий Фрио - на Маяковском (наверное, коммунист), На Достоевском жгучий Луи Мартинес, а другой Луи - на Толстом и далее - вниз. Кого-то ещ? изучает четв?ртый, с кем-то на пару, но эти трое просто отличные парни. Может, и тот ничего - наших классиков зритель... И оживился старик: - Всех четверых везите.

Но прив?з я к нему одного, да и тот оказался американцем, он тогда только-только окончил Гарвард, я это заметил по платиновому кольцу на пальце, хотя какой из меня антиквар. Оно ему было к лицу, это дополнение к кругосветке - тоже кольцу. И я поймал себя на мысли, что вечно не туда поступаю. Счастливец он объехал весь мир, только в Китай не впускают. Да ч?рт с ним - с Китаем, Хочешь к Пастернаку скатаем!?

Боль и ещ? одна сверх. Неотлучно врачам ассистирует смерть. Вся в белом, она, как всегда, находится рядом, всегда преждевременная и нарядная, как девочка ещ? несмышл?нная и неопытная, но спешащая жить.

Развратная сука - от нетерпения вся дрожит. Лезет в постель, изнывая от дрожи. Человек умирает - всегда умирать молодой, а она с ним на ты, будто тысячу лет уже прожил.

Висит на волоске ещ? тяж?лая жизнь. На одном волоске дрожит. Сосунок-Земля Млечный Путь ещ? на губах не обсох, а вешать уже научилась.

... - Вот послушайте ещ? кусок, по-моему получилось...

Проза, м?ртвые души пишут е?, как бы подч?ркивая что "М?ртвые души" - поэма. И я подумал: его поэзии она по колено. Старости переломный, а посему очень хрупкий возраст, уж не замаливать ли собрался грехи? Проза поэта, какая, к чертям, это проза, проза поэта это пожилые стихи. Первая фраза всему закоперщик, но самое лучшее приходит под самый конец. Он так думает, а по мне вс? лучшее оста?тся за первым, самым первым листиком, начинающим твой венец, когда сама бесспорность кричала, стихийное - всегда начало. И это главный поэтов резон, как молодость - самый плодотворный сезон, где в порядке вещей считалось, чтобы вся их жизнь в не? целиком умещалась. Странные порядки творятся на небесном Олимпе. Кажется, и мы в это дело влипли. Краткость - медсестра таланта со смертельной инъекцией в ручке галантной, следящая тайком, чтобы поэт не стал стариком.

И с силою, какою гнут оглобли, или наоборот - птенцом в горсти: - Молодость, молодость, замах крыльев у тебя огромный, а нечего тебе нести...

Но тут за меня заступился Ливанов великий акт?р трагедийного плана, обожавший не только анапесты и прочий ш?лк словесных струй: - Борис, не предавай его анафеме, Ты сам приговор?н к костру...

Слово, везде оно слово, а в России поступок. Свободное слово, оно свободно, если автор сидит в закутке. Даже лирика здесь паскуда, сбежавшая из вендиспансера налегке.