Сборник переводов Владислава Слободяна - [11]

В улыбке Вильсона сквозила больше, чем самонадеянность. То была уверенность человека, которому никогда не нужно проверять, застегнута ли у него ширинка, и для которого все в мире случается к лучшему. Улыбка эта стала венцом его усилий по самоконтролю. В своей обычной манере он просто помер бы со смеху. Его нисколько не беспокоили ни предстоящие слушания, ни сам сенатор от оппозиции.

– Не совсем так, сенатор, – ответил Вильсон. – Я, персонально, не уничтожал всю организованную преступность в нашей стране. Однако, – поспешил он уточнить, прежде чем Хитч разразится новой тирадой, – именно на мне лежит ответственность за ее исчезновение. Именно я создал механизм, сделавший это возможным.

– Не вижу разницы, – заявил Хитч.

– Я здесь как раз для того, чтобы ее объяснить, – заметил Вильсон. – Комитет уже ознакомился с представленными мною данными. Именно они заставили сенат столь поспешно созвать эти слушания, несмотря на то, что кое‑кто счел меня сумасшедшим.

Председатель откашлялся.

– Это правда… то есть, внеочередные слушания действительно были созваны после ознакомления с представленными данными и в связи с тем очевидным фактом, что организованная преступность в течение нескольких последних недель фактически прекратила свою деятельность. И, боюсь, одних только заявлений здесь недостаточно. – Председатель взглянул на Хитча; тот нахмурился еще больше. Он еще многое хотел бы сказать о том, насколько глупо тратить время на выслушивание рассказов свидетеля о машине времени , которую он якобы изобрел, но глава республиканской фракции в комитете уже кивнул, соглашаясь с замечанием председателя.

– Доктор Вильсон, – снова заговорил Тавиш, – полагаю, вы готовы зачитать свое заявление?

– Да, сэр, – ответил Вильсон.

– Начинайте, доктор.

– Спасибо.

Вильсон положил текст заявления перед собой и начал читать:

– Меня зовут Вильям Дж. Вильсон‑младший. Я имею две докторские степени – по физике и математике. В настоящее время у меня постоянный контракт с физическим факультетом Чикагского университета. – В течение нескольких минут Вильсон предъявлял свидетельства своей профессиональной состоятельности, потом прервал чтение.

– Господин председатель, следующего абзаца нет в тексте заявления, который я вам представил, но я хотел бы, с вашего разрешения, его огласить.

Тавиш кивнул. Он надеялся, что все, что может сказать сейчас Вильсон, разозлит Хитча гораздо больше, чем его самого.

– В течение нескольких последних десятилетий, – заговорил Вильсон, скользя взглядом по лицам членов комитета, – ученым становилось все труднее и труднее добывать средства на свои исследования, пусть даже самые перспективные и – потенциально – прибыльные. Успех исследователя стал в большей степени определяться умением находить деньги, а не научной квалификацией. Особенно заметно это стало после промежуточных выборов 1994 года.

Вильсон замолчал. Он хотел сказать больше, гораздо больше. Но для этого еще будет время. События, о которых он собирается рассказать, и так достаточно красноречивы.

– Мы вынуждены искать любые пути обеспечения финансирования исследований. Если ученый хочет продолжать свою работу, он должен принимать любые предложения, даже если это связано с не слишком приятными обязательствами.

Он снова замолчал, подумав, что таких обязательств хватает и тогда, когда деньги поступают напрямую от конгресса. Потом взглянул на председателя комитета.

– Теперь я возвращаюсь к тексту своего заявления.

Основным объектом моих исследований всегда было время. На теоретическом уровне для таких исследований нужны лишь компьютер, карандаш, бумага, ну и еще голова. Я, конечно, пользовался так же результатами всех экспериментов, посвященным различиям в течении времени при различной силе тяжести и на разных скоростях, учитывая их в своих построениях.

Четыре года назад я опубликовал работу, в которой, помимо всего прочего, постулировал принципиальную возможность постройки действующей машины времени – при условии весьма щедрого финансирования. Я не смог получить таких средств ни по одному из обычных каналов. Люди, оценивающие перспективность научных проектов, при виде слов «машина времени» немедленно отклоняли заявку, не давая себе труда ознакомиться с ней или отправить на экспертизу. Это было невозможно, это было непрактично, и, в конце концов, тянуло за собой все те парадоксы, о которых так много написано еще со времен Уэллса.

Вскоре декан факультета рассудил, что я проявил бы благоразумие, если бы прекратил портить университету репутацию. Финансирование исследований моих коллег сильно затруднилось бы, начни люди думать, что на факультете обосновался сумасшедший. Вариантов у меня не было. Я продолжал теоретические изыскания, но внутренне был уже совершенно уверен, что никогда не узнаю, можно ли на самом деле построить такой прибор… ну, разве что выиграю очень большие деньги в лотерею.

Потом, примерно три года назад, где‑то за неделю до окончания осеннего семестра, в моем университетском офисе появились два посетителя. Они пришли как раз к окончанию моего официального рабочего дня, когда я обычно принимал студентов, которым нужно было что‑либо со мной обсудить.