Сборник фантастических рассказов - [129]

Шкаликов отчего-то решил, что требуется его вмешательство.

— Какие-то проблемы? — с вызовом спросил он, загораживая дорогу служащему.

Лысеватый с удивлением поднял на него свое кроличье лицо, не прекращая жевать.

— Вы о чем? — спросил он.

— Я о том! Совесть надо иметь! — еще с большим вызовом сказал Шкаликов напирая грудью.

— Что вы, что вы… Перестаньте, ради Бога! Все отлично, замечательно… — подхватывая Шкаликова под локоть, миролюбиво забормотал Фридман.

Вдова удивленно взглянула на него. Друг детства стушевался.

— То есть я хотел сказать: всё уладилось, — пояснил он, краснея пятнами.

«Она же знает, я сказал «отлично», не потому что отлично, а потому что…

Но почему я так некстати всё делаю? Или люди не оговариваются, а проговариваются?» — мучительно размышлял он, вспоминая, что на панихиде его особенно ужасало то, что там, где у покойника должен был быть нос, покрывало лежало совсем ровно, не топорщась, а на скуле его угол был скошен и резко уходил вверх, ко лбу, на котором поверх покрывала лежала еще узкая полоска бумаги с молитвой.

Когда все подходили прикладываться, Фридман тоже подошел. Стыдясь проявить брезгливость, он неуклюже поцеловал бумажку поверх слова «упокой», ощутив губами притягивающий, расползающийся холод лба…

— Везите за мной, — сказал служащий, решительно сворачивая между двух клумб.

Здесь, за цепочкой молодых елей, начинались захоронения. Между могилами шло несколько асфальтовых дорожек, вдоль которых в канавке тянулась железная труба подтекавшего водопровода.

— Ваш участок Е-30, вот у той бетонки, левее вагончика. Там на месте все готово. Заплатите — сколько скажут, но если насчет оградки начнут заикаться скажете: с Макаровым уже договорено, задаток дали. Ясно?

— Макаров — это вы?

— Я! — подтвердил лысеватый и, повернувшись, ушел.

На гроб он так ни разу и не взглянул. «Какой уверенный и спокойный человек — показал, сказал и — всего хорошего, — с завистью подумал Фридман. — И всё уместно, всё кстати. Разве бы я так смог? Тащился бы вместе, и мне плохо, и всем плохо».

Длинный тощий Фридман с его обостренным чувством несуразности момента, все время смотрел в землю, напуская на себя как можно более огорченный вид. Он постоянно держался рядом с матерью и вдовой, оказывая им мелкие услуги:

подавал свечи, придерживал за локоть, обводил вокруг мелких лужиц и, когда они смотрели на него, потупливался и вздыхал. И всё казалось ему, что его одногодка и друга детства, все винят и укоряют в смерти Гриши и вот-вот кто-нибудь ляпнет: «А ты-то сам почему жив?» — «Но я не видел его три месяца!

Не я же вел машину!» — скажет Фридман. «Ну и что: а жив-то почему? Если из двоих кто-то должен был погибнуть, то почему не ты?»

Тележку с гробом везли Шкаликов с Леванчуком: экспедитор толкал сзади за ручку, Шкаликов направлял. «Его же, наверное, трясет там», — с любопытством думал Леванчук. Они шли быстро, и основная процессия немного даже приотстала.

Один раз навстречу попалась машина, дорога была узка, но Шкаликов упорно не посторонился, хотя мог бы, а лишь прищурился, продолжая везти каталку прямо ей навстречу. «Если зацепит — я-то отскочу, а он вывалится. Нет, ничего не будет: слишком глупо… да, точно не будет», — не без разочарования подумал Леванчук.

Встречная машина, взяв правее, остановилась, наполовину съехав с дороги:

больше не позволял кустарник. Когда мимо двигалась вся процессия, вынужденная растянуться, чтобы обогнуть автомобиль, водитель сосредоточенно разглядывал руль. Сестра жены, постучав в стекло, крикнула ему: «Ты еще б на танке приперся! Чтоб ты разбился, задохлик!» Водитель вяло огрызнулся, но как-то заведомо непобедительно.

— А что на автобусе нельзя было доехать до места? — спросил Полуян у Лямина.

— Значит, нельзя, — сердито ответил тот.

Через минуту он уже махал рукой и распоряжался:

— Здесь, здесь! Сворачиваем! Осторожно, ребята, Гришеньку! Сюда, сюда!

Лида, Галя!

Там, где разраставшееся кладбище подползло уже почти к бетонному забору возле одной из вырытых впрок могил стояло четверо рабочих. Рядом, бесцеремонно прислоненный к соседней, стоявшей уже плите, лежал инструмент — лопата узкая колодезная, на железной ручке, две лопаты совковых, две штыковых и лом.

Когда процессия приблизилась, рабочие подошли и, привычно раздвинув провожающих, свезли каталку с дорожки, установив ее рядом с могилой для последнего прощания.

Леванчук рассматривал рабочих с жадностью, как он рассматривал все здесь на кладбище.

Один, лет пятидесяти, был, похоже, у них за бригадира — уверенный широкий, с виду очень дельный. Двигался он не суетливо, говорил негромко, не оглядываясь даже на того, к кому обращался, как человек, давно привыкший, что его слушают и даже удивившийся бы, если бы это было иначе. Двое других могильщиков — один вислоусый и другой маленький, рыжеватый, были, похоже, тоже опытные люди. Лишь последний, мальчишка лет семнадцати, с обветренным загорелым лицом, был похоже чей-то сын, взятый для приучения. Леванчук почему-то полагавший, что все могильщики непременно должны быть пьяницы живущие от бутылки к бутылке, был немало озадачен при виде этой толковой и трезвой команды.