Сборник № 2. Борьба за физическое мировоззрение - [13]

Эта вера в опыт, с одной стороны, относительность и тесные границы нашего настоящего опыта, с другой, повели к тому важному и, на поверхностный взгляд, парадоксальному заключению, что гипотеза играет все растущую роль в физике. Никогда еще не считались так тщательно с фактами, как теперь, и никогда в то же время не оставляли столько простора для предвосхищающих опыт догадок. Теперь экспериментируют всегда для проверки какой-нибудь гипотезы, а гипотеза есть существенный момент экспериментального метода.

2. Пока ученые оставались верными методу интеллектуальной интуиции, теоретические конструкции для их авторов (а часто и для современной им эпохи, если брать лишь построения, встретившие сочувствие у огромного большинства физиков) не были гипотезами. Некоторые части их могли признаваться гипотетическими, но основные черты казались имеющими окончательное значение. История традиционной механистической концепции является хорошей иллюстрацией этого. Каждая эпоха характеризовалась какой-нибудь господствующей формой механистической теории, и форма эта всегда рассматривалась, как имеющая абсолютную ценность. Если Ньютон сказал свое «Hypotheses non fingo», то он имел в виду картезианскую гипотезу и не догадывался, что закладывал основы другой гипотезы, – гипотезы центральных сил. С точки зрения его догматизма эта гипотеза была выражением самой действительности; она вовсе и не была гипотезой. То же самое мы заметим впоследствии и у тех ученых, которые будут утверждать, что понятие о силе темно. Они не имеют конкретного представления силы; следовательно, оно гипотетично. Наоборот, движение, столкновение материальных масс представляются им ясными понятиями и чем-то данным эмпирически. И они отвергают понятие о силе, становясь на точку зрения кинетического атомизма, всегда во имя того, чтобы не сочинять гипотез. Мы вправе поэтому сказать, что в этих физических теориях, где все, с нашей теперешней точки зрения, есть гипотеза, место, которое сознательно хотели предоставить гипотезе творцы этих теорий и их ученики, было крайне ничтожно. Гипотеза была для них и их метода чем-то случайным и второстепенным.

Если вдуматься в это, то мы заметим, что это было логическим следствием того взаимопроникновения интеллектуальной и эмпирической интуиций, которое, по-видимому, характеризовало метод прежней физики в середине XIX века. Физики имели тогда неразрушимую веру во всякую простую, ясную, отчетливую идею; рациональная очевидность была для них бессознательным критерием истинности и действительности. Поэтому они и не могли представить себе какого-нибудь предела для системы, раз она была основана на простых, ясных и отчетливых идеях. При их уверенности в основах теории гипотеза не могла иметь большого значения в развитии науки. Она играла лишь подготовительную роль в воображении ученого по поводу какого-нибудь частного исследования.

3. Такие притязания оказались, однако, несовместимыми с сознательным и точно определенным экспериментализмом. Опыт должен оставлять открытый простор для дальнейших изысканий. Следовательно, область гипотезы практически беспредельна. Если к этому прибавить, что, вероятно, нельзя считать полученные до сих пор результаты особенно значительными по сравнению с тем, что остается еще получить, то легко понять, какую роль и место занимает гипотеза в современной физике. Она является существенным элементом ее в двояком отношении: с одной стороны, наука может двигаться вперед, лишь формулируя гипотезы и вызывая исследования, необходимые для проверки их; с другой же стороны, при современном состоянии науки большинство положений ее – и особенно общих положений – может быть только гипотезами.

На этом последнем пункте следует остановиться несколько долее, ибо здесь опять-таки мы встречаем прямую противоположность между духом старой и духом новой физики.

Схоластическая физика имела притязания достигнуть прямо тех общих положений, из которых выводилась вся система природы. Против этого притязания восстала физика Возрождения; она, однако, имела достаточно веры в наш естественный разум, чтобы утверждать, что мы в состоянии достигнуть самой природы вещей. Эта природа вещей для нее уже не существенное свойство, охватывающее все частные свойства; это – факт, который находится во всех других фактах и который, складываясь сам с собой, воспроизводит их.

Этот основной факт дух замечает прежде всего, ибо он проще, чем все другие факты, а, раз он замечен, то физическая проблема сводится к следующему: найти, как другие факты вытекают из основного факта, воссоздать другие факты с помощью его. Для этого достаточно применить здесь общие правила математического доказательства, с помощью которых из уже известных элементов находят решение еще неразрешенных вопросов. Традиционная механистическая концепция, благодаря уже одному тому, что она основывается на очевидности простого отношения, этого ключа к своду физической теории, не сомневается и не может сомневаться в основах своих теории.

Теперешняя физика отказалась от всего этого. Она принимает, что наши первые открытия относятся, действительно, к крайне простым фактам; благодаря их простоте и удалось формулировать законы. Она принимает также, что эти законы играют очень важную роль в физике, потому что, благодаря обобщениям и приспособлениям их, удалось поднять обширнейшие участки поля физики. Но прошлый и будущий опыт являются единственной гарантией правильности этих обобщений и приспособлений. Из этого следует, что они не считаются больше окончательными, неизменными; они способны развиваться в качеств гипотез, которые – какими бы основными они были – непрерывно уточняются, дополняются, улучшаются.