Сборник № 13. Современные метафизики I - [9]

Под видом «физиологического опровержения наивного реализма» Гартман дает нам вовсе не такое опровержение, а произвольно и догматически вставленный отрывок своей метафизики. Для этой метафизики единственная сила в мире есть руководимая представлением воля, и потому переход мозгового раздражения в ощущение есть не превращение вещественного в психическое, а сплошь процесс психический. Но очевидно, что преподносить эту метафизику как слово физиология не только нет никакого основания, но представляется совершенно неоправданным с той точки зрения, на которой теперь стоит Гартман.

Весь трактат Гартмана служит вступлением к его метафизической гносеологии и оправданием ее, и потому прямо начинать с нее значит поступать противно правилам логики. В данном случае вопрос таков: в чем физиология дополняет физическое опровержение наивного реализма? – физиология, понимаемая, как часть естествознания, а не как орудие гартмановой метафизики. Правильный ответ на этот вопрос получается такой: принципиально ни в чем, – так как понятие внешней реальности остается для физиологии таким же, как для физики, а вопроса о реальности души обе они совсем не затрагивают.

Мы видим таким образом, что в результате работы того здравого смысла, который у Гартмана получил наименование «наивного реализма», и поправок, внесенных в эту работу естествознанием, получается такое положение: восприятие понимается как действие на нас некоторой внешней сопротивляющейся реальности; причем под словом «мы» разумеется, но не определяется точными и общепризнаваемыми признаками та внутренняя, психическая реальность, которая сознает; этот реализм, поскольку он принимается за истину естествознанием (включая в состав последнего и опытную психологию), может быть назван естественно-научным реализмом (Гартман этого термина не употребляет) и в таком виде предстает пред лицом философской критики.

_________________

Задача этой философской критики состоит в том, чтобы критически проверить положения естественнонаучного реализма (по Гартману – чтобы окончательно опровергнуть наивный реализм). Эта критическая проверка еще не произведена, и потому говорить о ней, как о произведенной, преждевременно. Приступать к опровержению наивного реализма, исходя из принятого уже заранее философского учения о веществе и о душе, было бы, очевидно, действием совершенно неоправданным. Посмотрим же теперь, какова при этом условии окажется сила того «философского опровержения наивного реализма», которое у Гартмана следует за опровержениями физическим и физиологическим.

Результаты этого философского опровержения Гартман излагает так (стр. 40): «1) Воспринимается исключительно содержание собственного сознания, т. е. изменение собственного душевного состояния. 2) Существуют ли вещи в себе (реальности), – решение этого вопроса лежит за пределами возможности опыта. 3) Применимы или неприменимы формы нашего воззрения и мышления к вещам в себе (реальностям), если таковые существуют, – решение этого вопроса лежит за пределами возможности опыта. 4) Мир для меня есть мир моих субъективных явлений, который строится из моих ощущений и моих бессознательных и сознательных интеллектуальных функций. 5) Существуют или нет другие миры, кроме мира моих субъективных явлений, – решение этого вопроса лежит за пределами возможности опыта».

Прежде всего является вопрос, на чем основаны п.п. 1-й и 4-й «философского опровержения». Как было объяснено выше, они не основываются ни на мнении наивного реализма, ни на физике, ни на физиологии, которые все признают внесознательную внешнюю реальность. Поэтому отрицание этой реальности – или хотя бы сомнение в ней – должно исходить из самой философии.

Но разные философские учения также различно решают этот вопрос; стало быть, ссылаться тут на какую-то философию вообще нет основания. Признание внешней реальности (материи) за состояние сознания ведет начало от Беркли, с которым затем согласились в этом Юм и Кант. Следовательно, п.п. 1-й и 4-й «философского опровержения наивного реализма» не удовлетворяют поставленному выше условию этого опровержения, так как они исходят от некоторого принятого заранее философского учения. Прежде чем пользоваться этим учением, необходимо, значит, критически его проверить.

Основание, в силу которого Беркли отрицает внешнюю реальность, состоит в том, что эта реальность воспринимается нами в «идее», т. е. в состоянии нашего сознания. Но это соображение еще недоказательно. Что всякое наше восприятие, в том числе и восприятие внешней реальности, есть состояние сознания, этого не оспаривает и самый крайний реализм. Вопрос именно в том и состоит, имеет ли идея внешней реальности своим предметом эту реальность, т. е. вправе ли мы мыслить под этою идеею нечто внесознательное. Решать этот вопрос отрицательно только потому, что идея есть идея, т. е. состояние сознания, значит заранее утверждать то, что требуется доказать, т. е. что сознание не может иметь своим предметом внешней реальности. Это – не доказательство, а явное petitio principii.

И сам Беркли, несомненно, чувствует слабость этого доказательства, так как, не довольствуясь ссылкою на то, что материя дана нам в идее, он приводит ряд аргументов против реальности материи. Указав на то, что все предметы знания суть идеи (Трактат о нач. челов. знания, § 1), он в следующем же параграфе с явным противоречием сказанному утверждает, что, кроме того, нам известно нечто познающее идеи, что мы называем умом, духом, душою или мною самим, и затем прибавляет (§ 3), что все идеи существуют лишь в воспринимающем им духе. Но если у нас для духа есть особый орган познания, который не есть идея и через который мы познаем нечто реальное, то почему же не может быть такого же органа познания и для внешней реальности? Таким образом, первое доказательство Беркли явно неубедительно. За сим второе доказательство сводится к тому, что предположение внешней реальности основывается на отвергнутом Беркли ранеe учении об отвлеченных идеях. У нас, по мнению Беркли, нет способности образовать отвлеченные идеи, т. е. разделять то, что неизменно дано вместе в ощущениях, например, мыслить цвет, который не был бы ни красным, ни серым и т. п., или треугольник, который не был бы ни прямоугольным, ни косоугольным, но цвет или треугольник вообще. Между тем, отделение существования предметов от их воспринимаемости, следовательно, и мысль о материи как о чем-то вне восприятия есть акт отвлечения (§ 5). Но не говоря уже о том, что мнение Беркли о невозможности отвлеченных идей далеко не общепризнано в философии, не трудно убедиться, что как признание, так и отрицание отвлеченных идей не только не доказывает того, что предметом сознания не может быть нечто внесознательное, а доказывает как раз обратное. Ибо, если у нас нет способности отвлечения, т. е., если мы должны мыслить воспринимаемое во всей целости его состава, то поскольку с восприятием материи неразрывно связано и восприятие ее внешности или отдельности от нас, отвлечение от этого признака также для нас невозможно. Если же способность отвлечения у нас есть, то мы должны признать, что «отвлеченная идея» есть также состояние сознания; следовательно, если бы в случае существования отвлеченных идей мы имели право допускать внешнюю реальность, то выходило бы, что для нас было бы мыслимо сознавание внесознательного, а следовательно, что отрицание этой реальности на том только основании, что она есть идея нашего духа, по меньшей мере недостоверно. Потому признание этой реальности, какую бы гипотезу относительно отвлеченных идей мы ни приняли бы, не содержит в себе той нелепости, в которой его обвиняет Беркли (см. между прочим, § 6).