Савва Мамонтов - [86]

Шкафер передает одну фразу Мамонтова, короткую и афористически точную: «У меня в театре художники».

То, что в опере певцы и музыканты, — это аксиома. Но «у меня в театре художники» — это было тем новым, что привнес в оперу именно Мамонтов.

Виктор Васнецов хорошо чувствует русскую старину, былинную, сказочную. И он создал в театре ту атмосферу, в которой «Снегурочка», считавшаяся на казенной сцене скучной оперой, превратилась в нечто поистине сказочное в своей прелести, в нечто настолько захватывающее, что заставило Сурикова еще при первой постановке разразиться бурей аплодисментов, а одиннадцать лет спустя Шкафера — целый год мечтать о Мамонтовской опере.

Поленов знает и чувствует античный мир, и вот сейчас именно он будет создавать на сцене ту атмосферу, которая превратит оперу Глюка «Орфей» в нечто столь же пленительное, как и «Снегурочка».

А Коровин! Ведь это бог сцены! И «Аида», и «Лакме», и «Кармен». Правда, он иногда пользуется чужим материалом, но это не плагиат, не подражание.

Вот для «Аиды» он использовал египетские этюды Поленова, но использовал только как материал. А как он чувствует музыку! Кстати, и Поленов — тоже. Больше того, Поленов сам понемногу сочиняет музыку. Врубель поразительно музыкален. О Серове и говорить не приходится: он музыку слушал с колыбели.

Кстати, Серов уже который год изучает Ассирию, чтобы создать на сцене зрелище, равноценное музыке «Юдифи» (оперы, которой прославился его покойный отец). Серов любит работать медленно, вдумчиво. Но уж сделает он — в этом можно не сомневаться — то, что нужно.

А брат Виктора Михайловича — Аполлинарий Васнецов — прекрасный знаток древней Москвы. Вот он пишет сейчас декорации для «Хованщины», он и создает ту атмосферу, в которой заживет опора Мусоргского.

Репетиции уже шли, и Шкафер — с места в карьер — включился в режиссерскую работу. Познакомился с художниками Коровиным и Малютиным, которые по эскизам Аполлинария Михайловича Васнецова писали декорации. Шаляпин привел в восторг Шкафера искусством фразировки и дикции. Обычно певцы исполняли свои партии так, что понять, какие слова они произносят, было совершенно невозможно, получалась какая-то пантомима с музыкой. Участие Шаляпина, за которым тянулись теперь все певцы, создавало из оперы Мусоргского поистине историческую музыкальную драму, какой и должна быть «Хованщина».

Имелось, правда, и «но» — дирижер Эспозито.

В музыкальном отношении он если и был безупречен, то только «от сих и до сих». Трагедия страны, ее боль, судьбы народа, которыми мучился Мусоргский, сочиняя свою оперу, явно оставляли его равнодушным, и это накладывало определенный отпечаток на «подтекст» исполнения. Мамонтову об этом говорили. Он соглашался: да, это так.

Хотя Эспозито и относился к своим обязанностям добросовестно и погрешностей в музыке не делал, и все как будто бы шло как следует, но именно во время репетиций «Хованщины» стало понятно, что для интерпретации таких опер нужен русский дирижер. Эта мысль приводила Савву Ивановича к другим еще мыслям. Ну, а как иностранные оперы, которые идут в его театре, так ли они идут, как надо?

Мамонтов любил Италию и часто бывал там, а Эспозито или Труффи много лет провели в России, совсем даже обрусели, и если у них русская музыка звучит все же как-то не по-русски, то как его русские артисты исполняют Верди? Может быть, итальянец так же чувствует фальшь в исполнении итальянской оперы русскими артистами, как он, Мамонтов, чувствует фальшь в исполнении русской музыки под управлением итальянского дирижера? Да, да, видимо, это так. Ведь вот никто не может так петь арии Лакме, как ван Зандт, а Отелло — как Таманьо.

Нужно родиться в Италии, быть воспитанным на итальянской культуре, чтобы передать то, что трудно выразить словами, но что необходимо для подлинного искусства — аромат национального духа… И нужно, конечно, родиться в России для того, чтобы передать те тончайшие специфически русские нюансы, которые заложены в музыке Римского-Корсакова, Мусоргского, Бородина.

Нужен русский дирижер. По возможности, молодой, не испорченный еще дурной традицией. И он есть, нужно обратиться к нему. Это Рахманинов. Молод и талантлив. С Рахманиновым Савва Иванович говорил еще летом, когда приехал из-за границы, но потом — конфликт с Бернарди, ремонт Солодовниковского театра. Все это как-то отвлекло… А Рахманинов между тем ждал возобновления приглашения в Частную оперу. Ему это было необходимо: дирижерская работа могла оказаться для него целительной. По вине исполнителей провалилась его Первая симфония. Он уже более полугода находился в состоянии душевного кризиса, не мог работать, у него не было денег. Единственное, чем зарабатывал он скудные средства к существованию, — это частные уроки.

И вот здесь-то пришло приглашение Мамонтова. Рахманинов воспрянул духом. О дирижерстве он давно мечтал. Это будет деятельность настоящая: и независимость, и возможность постичь новый вид исполнительской техники, и твердый заработок. То обстоятельство, что у него нет достаточных знаний для дирижерской работы, мало смущало Рахманинова. Впоследствии он сам признался в этом: «Я чувствовал, что способен дирижировать, хотя и имел весьма туманное представление о технике дирижирования. В своем юношеском представлении я считал это не важной деталью, так как до этого приглашения никогда не дирижировал».