Савва Мамонтов - [81]

А музыкальным критиком «Нового времени» был тогда Михаил Иванов — «Микеле», как иногда подписывал он свои статьи. Да-да, тот самый долговязый, немного нелепый и застенчивый рыжий Микеле, с которым Мамонтовы познакомились когда-то в Италии, восторженно влюбленный в музыку Микеле, так трогательно жаловавшийся когда-то Савве Ивановичу, что его музыка никому не нужна, что его никто не понимает… Неудавшийся композитор превратился в злобного критика. Он исполнял в музыкальном отделе «Нового времени» ту же незавидную роль суворинской шавки, какую в литературном отделе исполнял печально знаменитый Виктор Буренин.

«Я думаю, что критика и недоброжелательство — профессии родственные», — писал впоследствии Шаляпин.

Год 1896-й подходит к концу. Не следует думать, что прошедшие четыре месяца сезона ограничились теми операми, о которых шла речь. Нет, репертуар был обширен, разнообразен, обилен, может быть, больше, чем следовало бы. Такое обилие было вынужденным. Оно диктовалось суровой необходимостью, о которой уже как-то говорилось, когда шла речь о первых — в 1885 году — спектаклях Частной оперы.

Девятого сентября, то есть на следующий день после «Снегурочки», дана была «Аида».

Прежние декорации Коровина были рассчитаны для маленькой сцены театра Лианозова. «Переписанные для большой сцены Солодовниковского театра, — вспоминает П. Н. Мамонтов, — они на московскую публику произвели настолько благоприятное впечатление, что о них заговорили. Особенно понравилась декорация берега Нила, встреченная аплодисментами. Мрачное подземелье храма с фигурами египетских богов, высеченных из камня, и самый храм были исторически верными и высокохудожественными. Публика, привыкшая к аляповатым, фантастическим декорациям Большого театра, в антрактах громко восхищалась. Скептически настроенных голосов не было слышно. Положительные мнения о постановке были единодушны»^[85].

Это свидетельство одобрения публикой коровинских декораций очень важно для нас. Потому что если в середине 80-х годов публика часто попадала под влияние ретроградной и невежественной критики, то теперь эта самая критика, продолжавшая тянуть набившую оскомину песенку о «декадентстве» коровинских декораций, уже бессильна была создать общественное мнение. Публика сама научилась отличать хорошее от дурного, прогрессивное от рутинного. Не пройдет и трех лет, как это поймут заправилы императорских театров, а позже всех прозреют официозные критики.

Восемнадцатого сентября была поставлена в первый раз опера Сен-Санса «Самсон и Далила» (говоря «в первый раз», мы имеем в виду Москву, ибо в Нижнем Новгороде летом эта опера уже шла).

Впоследствии (с 12 октября 1897 года) в ней с успехом будет выступать в партии старого еврея Шаляпин.

Первого октября Шаляпин выступил в «Русалке». О том образе Мельника, какой он создал, и об отзывах прессы уже говорилось.

Через два дня, 3 октября, Шаляпин впервые в Москве исполнил партию Мефистофеля в «Фаусте». В первых числах октября даны были «Демон», «Миньона», «Гензель и Гретель». «Демона» публика хорошо знала, а две другие оперы не произвели впечатления. Зато с восторгом была принята данная 31 октября «Рогнеда» А. Н. Серова. Эта опера заинтересовала публику и благосклонно была встречена прессой. Хотя вообще-то «Рогнеда», поставленная так скоропалительно, была жертвой, сознательно принесенной публике, жадной до новых или давно не возобновлявшихся оперных постановок, — жертвой, принесенной для того, чтобы тщательно и долго работать над двумя операми, которые должны были стать гвоздем сезона: «Псковитянкой» и «Князем Игорем». «Князь Игорь» поставлен был очень хорошо, но все же не стал таким «этапным» спектаклем, каким оказалась «Псковитянка». Над ним и работали меньше. Премьера состоялась 11 ноября.

За месяц, прошедший между первой постановкой «Князя Игоря» и первой постановкой «Псковитянки», Частная опера возобновила «Лакме» Делиба (в которой, кстати сказать, выступил Шаляпин в партии Нилаканты) и две оперы Верди — «Риголетто» и «Трубадур».

Лишь после этого, 12 декабря, состоялась премьера «Псковитянки».

Не следует думать, что после премьеры работа над оперой прекратилась. Мамонтов хотел действительно сделать «Псковитянку» как бы эталоном своего художественного кредо. И он продолжал варьировать и шлифовать мизансцены с участием солистов и хора, вызывая этим поначалу недовольство и протест хористов и хормейстера, которым все, что велел делать Мамонтов, казалось на первых порах несусветной дичью, настолько все это необычно и непривычно.

Василий Петрович Шкафер, начавший работу в Мамонтовской опере осенью 1897 года, очень колоритно описывает эти сцены доработки и шлифовки каждого эпизода «Псковитянки»: «Савва Иванович на одной из репетиций потребовал повернуть толпу так, чтобы она слушала и смотрела на гонца, а затем на Тучу. Части хора приходилось стать спиной к дирижеру. „Позвольте, а как же она будет петь, не видя палочки капельмейстера?“ — слышится реплика музыкантов. „Прошу всех повернуться спинами к рампе“, — продолжает Мамонтов. Кто-то в кулисе громко говорит: „Ну, Савва рехнулся: ему уже в опере не надо петь. Ему и дирижер мешает!“ Хормейстер, итальянец Кавелини, раздражен, взволнован, недоволен: „Хор не будет звучать! Выступление будет сбивчиво, пойдет вранье! Ах, эти капризы Мамонтова, все это глупости!“ Кто-то и в хоре примыкает к протесту: „Напутаем, наврем — и что это ему блажь лезет в голову непременно все испортить, спутать, наерундить. Мы привыкли петь, хорошо видя дирижера, на затылке глаз нет“.