Сатья-Юга, день девятый - [39]

Я люблю внезапность. Внезапность — это естественность.

Не то, чтобы я часто ей пользовался.

Но я отчетливо помню, как натурально кричит тот, с кем секунду назад разговаривали, а теперь вокруг него поднимается стена невероятного, выходящего за пределы представлений о температуре и свете, огненного пекла. И в том, что крик Самаэля дошел до самых отдаленных уголков самых глубоких Сфер, можно было не сомневаться. Мои милые шестерки постарались на славу, и я пообещал себе, что непременно отпущу их вне очереди на какое-нибудь симпатичное облачко. Да и сам отправлюсь туда же, потому что повороты, которые я пережил за последний день, все-таки не для моего заезженного пегаса.

…Мы лежали на краю того, что некогда было пустыней. На дне воронки была Земля, сыпал мокрый снег и ползли автобусы. Я не удержался и заглянул туда, хотя и насмотрелся, казалось бы, с лихвой. Я увидел таксиста, стоящего на рынке близко ко входу и выбирающего под грязно-зеленым клеенчатым навесом новые очки. Маркиза, в стельку пьяного, ворочающегося на диване, и Катю, закатывавшую глаза, сбрасывая в очередной раз звонок от Жени наего мобильном. Я увидел Дарью, полулежащую на кровати перед миниатюрным телевизором. Рядом с Дарьей валялась книга, названия которой я не мог разглядеть, но обложку запомнил на «рабочей» полке в квартире Набериуса.

Я смотрел в этот мир, пока сам не соскользнул в него. Самаэль упал в сугроб рядом со мной и застонал.

Нас шуганула старуха, маленькая, закутанная в тысячу платков. Она толкала перед собой коляску, где сидел утепленный еще старательнее слепой старик, постоянно шевелящий губами. На вид паре можно было дать лет по сто.

Спасаясь от обвинений в алкоголизме и бродяжничестве, мы перебрались в соседний двор и свалились на скамейку возле детской площадки. Странно мы выглядели, наверное, со стороны: двое мужчин, обсыпанные снегом вперемешку с песком, один — в осенней курточке, состоящей из одних карманов, и красных детсадовских перчатках, другой, постарше, — в шикарном пальто, но с красными от холода носом и шеей, да еще и со свежим ожогом на лбу. Высоко над нашими головами кружили ангелы; я улыбнулся им и отпустил домой.

— Что теперь делать? — прошептал архангел Самаэль, дыша на замерзающие руки.

— Искать новое имя, — ответил я. — Готовиться к новой операции. Помочь нам разобраться, кто же все-таки навел в Аду шороху.

— Я могу предположить, — сказал он. — Могу, но пока не буду. Ты не представляешь, — он крепко зажмурился, — что я натворил… Когда меня скинули… Я был уверен, что придется идти против всех.

— Ты насмотрелся на Ад, — сказал я ему. — Всю сознательную жизнь заниматься наказанием виновных…

— Я насмотрелся, — повторил он. — Я еще как насмотрелся. Я не архангел больше, Сима. Я не умею ни награждать, ни прощать, и то, что сейчас происходит в Аду — я это создал, я, и поганее всего, что я не собираюсь в этом раскаиваться, и бороться с этим тоже не собираюсь.

— Я понимаю, — снег под моими ботинками, еще горячими после взрыва, таял и превращался в холодный и чистый родник. — Если бы я мог, я бы никогда ни для чего не позволил использовать Ад. Но если его не будем использовать мы, он будет использовать нас, а что из этого выйдет, мы оба можем представить. Теперь ты мертв, — я толкнул Самаэля локтем. — Все слышали твой крик и видели огонь. Дьявола больше нет. Ты не Сатана, не Самаэль, не Денница. Начинай жить заново.

В его глазах промелькнул ужас, смешанный с ненавистью.

— Имя Денница никогда не было моим!

— Было, — твердо сказал я. — Было, потому что тебя так называли.

— Я не хотел воровать имя у мертвого.

И я расхохотался. Архангел смотрел на меня с некоторым сочувствием. Он думал, что я выплескиваю напряжение. А мне было смешно.

— Все-таки ты неисправимый тупица, — сказал я ему слышанным где-то на работе женским голосом. — Ты что же, до сих пор считаешь, что… Очуметь, ну как тебя к работе-то допустили с твоей-то глупостью! Неужели ты думаешь, что Сферы стали бы в каких угодно целях жертвовать сотрудниками? Там было то же, что и сегодня: такая же пиротехника. А твой несчастный Эосфор получил повышение, и не одно. Знаешь, — и я впервые за несчетное количество столетий посмотрел на него своими прежними глазами, которые он должен был узнать, — говорят, из таких конченных романтиков, как он, получаются отличные поэты, как думаешь?

Оксана

Потерять работу для меня означало если не умереть, то оказаться нищей с больным мужем, которому учительской зарплаты не хватает на лекарства. Тамара с Валериком грозились, что будут больше помогать нам, но я отказывалась, потому что знала, как понадобятся им деньги совсем скоро. Тамара была беременна и уже вышла в декрет, а рождение ребенка — это, знаете ли, новая графа в бюджете.

Почему меня уволили, я не знаю до сих пор. Нашли на мое место нового человека, который обязательно должен был работать в моем ларьке. Известие об увольнении упало на меня, как гром среди ясного неба. Сказать, что я была в бешенстве, значит, ничего не сказать.

— Да вы не злитесь, — сказал мне новый работник, когда я швырнула ключи на прилавок. — Я сам не рад, что здесь оказался.