Сатурнин - [61]

Старик сидел на кровати, обложенный подушками, и казалось чувствовал себя вполне хорошо. Сатурнин как раз убирал поднос, на котором больной обедал. Когда мы подошли к его постели, он спросил нас какое сегодня число. Доктор Влах ему ответил: „Третьего.“ Тогда дедушка поднял указательный палец и провозгласил: «Третий трамвай должен снова стоять, это как пятью пять – двадцать пять»[15].

Я в смущении посмотрел на доктора Влаха. Мне непонятно было, каким образом при таких обстоятельствах можно заниматься таким серьезным делом как составление завещания. Доктор отвел глаза, а когда я посмотрел на мадемуазель Барбору, я увидел, что она улыбаясь смотрит дедушке в глаза. Дедушка тер ладошкой свой небритый подбородок и тоже улыбался. Потом он взял с ночного столика золотой портсигар и предложил мадемуазель Барборе сигарету. Такая галантность со стороны человека, лишившегося здравого рассудка, меня растрогала до слез. Между тем доктор Влах что-то говорил, но я слушал его невнимательно. Я очнулся только тогда, когда он заявил, что никакое завещание мы составлять не будем, и что позднее он все объяснит. В ответ на это мадемуазель Барбора сказала, что она так и думала, и это уж совсем вывело меня из равновесия. Не знаю, как другие, но я терпеть не могу, когда люди выражаются как пригородные гадалки какими-то намеками и обиняками, а потом кто-то добавляет, что ему все ясно и что он так и думал. От своего имени заявляю, что я ничего подобного не думал, и мне в голову не пришло, с какой стати доктор Влах все это выдумал. Поскольку я правильно осведомлен, после всего этого произошло следующее.

Приблизительно через час доктор Влах пошел в гостиную, где ждала тетя Катерина, бросился в кресло и заявил, что все исполнено. Он сказал, что все прошло без пинка, без задоринки, и дедушкино решение хотя и явилось сюрпризом, но, безусловно, было мудрое. Доктор Влах полагает, что исходя из того, что материально все обеспечены, со стороны родственников не будет никаких возражений. У тети Катерины был изумленный вид, и она сказала, что обеспечены не все. Дедушка, мол, не мог этого забыть. Он всегда был благородный человек, и безусловно это благородство отразилось в завещании. В конце концов нет никакой необходимости взывать к благородству, так как имеются определенные моральные обязанности, от которых такой человек как дедушка уклоняться не станет. Если у дедушки нет никаких обязанностей по отношению к ней и Милоушу, тогда – извините меня — тетя Катерина не знает, существуют ли вообще какие-нибудь обязанности.

Доктор Влах ответил, что у дедушки на этот счет видимо другой взгляд. В этом нет ничего странного, ведь мнения часто расходятся. Что касается благородства, то своим завещанием старый джентльмен доказал, что этого-то у него имеется более чем достаточно. Потом он добавил, что все свое имущество дедушка завещал благотворительным обществам. Позднее доктор Влах рассказывал, что во всей своей медицинской практике он ни разу не видел, чтобы кто-нибудь побледнел так, как тетя Катерина. Потом ее лицо искривилось, губы сжались, а глаза стали узкими. Когда она заговорила, ее голос дрожал от ненависти. Она заявила, что в таком случае она признает свою ошибку. Она действительно ошибалась, думая, что дедушка нормальный. Такую жестокость может совершить только человек, страдающий размягчением мозга. „Я бы сказал наоборот“ — ответил доктор Влах — „я не вижу никакой жестокости в том, что человек завещает свое имущество благотворительным обществам.“ Тетя сказала ледяным голосом, что с ним она спорить на эту тему не намерена и что она тотчас уезжает, чтобы посоветоваться со своим адвокатом. Она твердо решила пригласить врача-психиатра для обследования дедушки, и она нажмет на все педали, чтобы это слабоумное завещание не вступило в силу. Доктор Влах встал и с нескрываемой иронией повторил тетины слова, сказанные ею всего лишь час тому назад, а именно, что ему очень хотелось бы поглядеть на того смельчака, который отважился бы своими протестами неуважительно отнестись к самому старому члену семьи и сомневаться в его здравом уме. Он добавил, что более бесхарактерного человека, чем мадам он еще не видел, и вышел из комнаты.

В коридоре он встретил прислугу Марию и в шутливом тоне сказал: „Геба, Эрида плохо себя чувствует. Давайте ей по две столовых ложки коньяку в минуту и осторожно подготовьте остальных к тому, что примерно через час она будет пьяна“. „Как?“ — спросила ничего не понявшая девушка. „Вдребезги!“ — ответил доктор Влах и с удовлетворенной улыбкой закурил сигару.

23

Конец отпуска

Мадемуазель Барбора мыслит самостоятельно

Воспоминание о мужчине, который не умел рассказывать

Завтра у национального театра

Деревеньки с красными черепичными крышами были похожи на бусинки, нанизанные на бело-серую нитку шоссе, по которому мадемуазель Барбора с уверенностью заправского водителя вела свою машину. Большая реклама с изображением шины появилась на обочине шоссе и быстро исчезла за нами. Могучие липы, окаймлявшие дорогу, размеренно проплывали мимо нас. Шшш…шшш…шшш… Искаженные изображения деревьев и облаков мелькали в кривом зеркале хромированных параболоидов, покрывающих фары машины. На один миг послышался лай собаки, который прекратился, как только исчезло с глаз несколько одиноких хижин.