Сатурналии - [2]

– Он – пес Цезаря, – сказал Квинт Силаний, – но, говорят, консул не держит его на коротком поводке.

Силаний, как и все остальные, говорил о Гае Юлии Цезаре так, будто тот был единственным консулом. Коллега Цезаря по должности, Бибул, был таким ничтожеством, что римляне с тех самых пор называют этот год «консульством Юлия и Цезаря».

Я взял расписки, забрал своего раба и пожитки и потопал под дождем к Аппиевым воротам.

Все согласились, что я не должен возвращаться в Рим до тех пор, пока Клодий не оставит должность и – предпочтительно – не уедет из города. Но, с другой стороны, и Метелл Целер[1] не должен был умереть. Отец прислал мне, мягко говоря, не допускающий возражений вызов: «Наш родич, Квинт Цецилий Метелл Целер, умер, и полагают, что от яда. Семья собирается на его похороны. Ты должен немедленно вернуться в Рим».

Мне показалось, что это было слегка чересчур. Конечно, Целер был самым выдающимся из Цецилиев, но при обычных обстоятельствах на похоронах присутствовали бы лишь ближайшие родственники и члены родо́в, оказавшиеся в Риме во время его смерти, и позаботились бы о ритуалах, сопровождающих кончину известного человека. То, что одного из Цецилиев вызвали из такой дали, как Родос, предполагало надвигающийся политический кризис.

Мы, Метеллы, – до мозга костей политические создания, но я – единственный член семьи, чье присутствие в Риме считалось политической помехой. Мое умение обзаводиться врагами было удивительным для человека, чуждого политическим амбициям. Люди, которым было что скрывать, нервничали, когда я находился рядом.

У городских ворот мы с Гермесом забрали наших лошадей и навьючили на одну из них наши скудные пожитки. Когда мы рысью пустились в путь, мой слуга так подпрыгивал в седле, что больно было смотреть. Естественно, я от души над ним смеялся. Сам я ездил сносно: еще совсем маленьким катался на кротких кобылах в наших сельских поместьях, а когда получил тогу взрослого мужчины, отец послал меня в цирк, чтобы меня тренировали всадники, галопом мчащиеся рядом с колесницами и подгоняющие квадриги. Такие тренировки сослужили мне добрую службу в Испании, потому что большинство партизан, за которыми мы гонялись в холмах, были конными. И все-таки я никогда не испытывал страсти к лошадям и всегда предпочитал смотреть с удобных трибун, как на них ездят верхом или правят упряжками профессионалы. Но все равно верховая езда лучше ходьбы или плавания по морю. Что угодно лучше плавания по морю.

Аппиеву дорогу, как и все остальные наши пути, поддерживали в прекрасном состоянии. То была старейшая из наших главных больших дорог. Отрезок между Капуей и Римом начал строить Аппий Клавдий Цек почти триста лет тому назад, да и остальная ее часть почти такая же старая, поэтому посаженные вдоль обочин тополя и кедры были величественными и раскидистыми. Гробницы у дороги, по большей части, были приятного простого дизайна, принятого в минувшую эпоху. Через каждые тысячу шагов попадался мильный камень с высеченным на нем расстоянием до ближайших городов и, как всегда, точным расстоянием до Золотого мильного камня на Форум Романум. Таким образом, римские граждане, в каком бы месте нашей империи они ни находились, всегда точно знали, как далеко они до центра римской общественной жизни. Непонятно почему, но мы считаем это утешительным. Может, потому, что когда странствуешь среди варваров, трудно поверить, что Рим вообще существует.

Нет более прекрасного и более прочного свидетельства могущества и гения Рима, чем наши дороги. Люди таращатся на пирамиды, у которых нет другой цели, кроме как служить вместилищами для трупов живших давным-давно фараонов. И эти же люди по всему миру могут пользоваться римскими дорогами – вот настоящее чудо. Варвары редко беспокоятся о том, чтобы мостить свои дороги, а если и делают это, то довольствуются тонким слоем тесаного камня, возможно, уложенного на тонкий слой гравия. Римские же пути сообщения больше похожи на уходящую вниз стену; иногда они погружаются на пятнадцать футов в чередующиеся слои булыжника, тесаного камня и гравия, чтобы крепко покоиться на земляном основании. Середина каждой римской дороги слегка приподнята, чтобы с нее могла стекать вода. Эти дороги опоясывают мир, прямые, как множество туго натянутых струн, пересекая долины и реки мостами изумительной работы, пробивая тоннели сквозь горные отроги, которые слишком велики для удобного передвижения. Какой еще народ когда-либо задумывал такие дороги? Они – чистейшее выражение уникальности Рима.

Ладно, мы научились строить дороги у этрусков, но мы строим их лучше, чем когда-либо делал тот народ. И уж точно строим их в таких местах, где этрускам это и не снилось.

Таким приятным мыслям я предавался, пока мы ехали в сторону Венузии. Я слишком долго жил среди чужестранцев и жаждал снова очутиться в великом Городе, пусть даже там и был Клодий.

Три дня езды привели нас в Капую. Этот красивый город, прекраснейший в Кампании, стоял среди самых богатых пахотных земель Италии. Подъехав ближе, мы услышали звон – это работали знаменитые бронзовщики Капуи. По всему городу стояли литейные и кузнечные мастерские, и стук молотов не прекращался. Все, сделанное из бронзы, от ламп до парадных доспехов, было сработано в Капуе.