Сатирикон - [2]

Будет свободно бряцать Демосфеновым мощным оружьем.

Далее римлян толпа пусть обступит его и, изгнавши

Греческий звук из речей, их дух незаметно изменит.

Форум покинув, порой он заполнит страницу стихами,

Лира его пропоет, оживленная быстрой рукою.

Пусть горделивая песнь о пирах и сраженьях расскажет,

Непобедим загремит возвышенный слог Цицерона.

Вот чем тебе надлежит напоить свою грудь, чтоб широким,

Вольным потоком речей изливать пиэрийскую душу.

6. Я внимал ему столь прилежно, что не заметил Аскилтова бегства. Пока я иду по саду среди этого кипения речей, уж высыпала в портик несметная толпа учащихся по окончании, надо полагать, импровизации какого-то декламатора, что сменил Агамемнона с его свазорией. Между тем как юнцы посмеивались над сентенциями и бранили расположение речи в целом, я во благовремении убрался и пустился вдогонку за Аскилтом. Дороги я по небрежности себе не заметил, не зная, впрочем, и того, в какой стороне наше подворье. И вот, куда ни поверну, все туда ж возвращаюсь, покуда наконец, измученный этой беготней и покрытый испариной, не подступаю к какой-то старушке, что торговала огородной зеленью.

7. «Прости, — говорю, — матушка, может, ты знаешь, где я живу?» Той по вкусу пришлась глупейшая эта выходка. «Как, — говорит, — не знать?» Встала да и пошла вперед. Чувствую — небес посланница, а как пришли мы в укромное такое местечко, откидывает озорная старуха завесу с дверей и молвит: «Должно, тут». Продолжая твердить, что не узнаю своего дома, я вижу, ходят крадучись посреди табличек и голых блудниц какие-то люди, и медленно, более того — поздно, постигаю, что к притону меня привели. Проклиная старушку с ее кознями и покрыв голову, бегу я сквозь этот приют разврата и вдруг у самого выхода наскакиваю на Аскилта, точно так же до смерти истомленного, — точно и его сюда та же старушка привела!

Улыбнувшись, приветствую его и осведомляюсь, что он делает в этом непотребном месте.

8. А он рукою отер пот и «знал бы ты, — говорит, — что со мной было». — «Что-нибудь жуткое», — говорю. Тогда он слабо так: «Блуждаю это я, — говорит, — по всему городу, не умея отыскать места, где наш двор, вдруг подходит ко мне некий отец семейства и великодушно предлагает меня сопровождать. Потом ведет темными закоулками, приводит в это самое место и, показав кошелек, делает мне гнусное предложение. Уже блудница вытребовала асс за комнату, уж он и руки ко мне потянул, и не хвати у меня силенок, мог бы я поплатиться…» Уже казалось мне, что все кругом сатириона опились…

Соединив усилия, мы потеснили докучливого.

(Справившись с поклонником Аскилта, друзья отправляются вместе искать свою гостиницу.)

9. Словно в тумане, я увидел Гитона, стоявшего в конце проулка, и ринулся прямо к нему. Когда я спросил, приготовил ли нам братик чего-нибудь поесть, мальчонка сел на кровать и стал большим пальцем унимать потоки слез. Всполошившись от вида братика, спрашиваю, что у него такое. Он отвечал не сразу, через силу, уступив тогда только, когда я и гнев примешал к моленьям. «Да твой же, — говорит, — не знаю, брат или товарищ прибежал пораньше в снятую нами комнату и вознамерился одолеть мою стыдливость. Я кричать, а он меч вытащил и „коли ты Лукреция, нашелся, — говорит, — твой Тарквиний“. Услыхав это, я потянул руки к Аскилтовым глазам и „что скажешь, — кричу, — шкура ты, волчица позорная, чье смрадно и дыхание?“. Аскилт изобразил напускной ужас, а затем, размахивая руками, возопил что было мочи. „Молчи, — кричит, — ты, гладиатор паскудный, кого из праха отпустила арена! Молчи, ляд полуночный, ты, который и прежде, когда не был еще слабак, ни с одной приличной женщиной не управился и кому я в садах был тем самым братцем, каким теперь служит тебе мальчуган этот на постоялом дворе“. — „Но ты же улизнул, — говорю, — с беседы наставника“».

10. «А что мне было, несуразный ты человек, делать, раз я с голоду помирал? Наверно, сентенции слушать, что горшка битого не стоят, да всякие сны бабьи? Вот те Геракл, ты меня мерзее: ты поэта выхваливал для того только, чтобы в гостях пообедать». Рассмеявшись, мы миролюбиво перешли от некрасивой этой ссоры к обычным занятиям.

(Примирение оказывается, однако, ненадежным.)

Когда на память опять пришла обида, «Аскилт, — говорю, — я так понимаю, что не ужиться нам. Давай-ка разделим наши пожитки и будем бороться с нашей бедностью каждый своим путем. И у меня образование, и у тебя. А чтобы тебе пути не перебегать, примусь я лучше за что-либо другое; иначе всякий день сотни вещей будут нас сталкивать, а по всему городу — растекаться слухи». Аскилт перечить не стал. «Только сегодня, — говорит, — раз уж дали мы согласие пойти на обед в качестве учащихся, не станем вечер портить. А завтра, коли так угодно, приищу себе и жилье, а может, и братца какого». На это я: «Нет, — говорю, — ждать желанного всегда долго»…

Безотлагательность этого расставания проистекала от страсти — уже давно жаждал я устранить докучливого стража, чтобы вернуться к прежнему с моим Гитоном обыкновению.

(Энколпий и Аскилт расстаются. Рассказчик с трудом верит своему обманчивому счастью.)