Сатанисты XX века - [78]

Всё это заметила Ольга с первого взгляда.

— Да, ты сильно изменилась к лучшему, Гермина, — серьёзно проговорила Ольга. — В твоей наружности произошла невероятная перемена: твоя красота приобрела благородство. Да. Ты очень изменилась.

— Жизнь часто меняет людей, как наружно, так и внутренне, — заметила Гермина. — Тебе ли не знать этого, Оленька. Но… об этом после, когда мы будем одни.

Актриса внезапно умолкла и окинула пытливым взглядом пустеющий вокзал: на платформе, где остановились обе подруги, все ещё держа друг друга за руки, оставались лишь носильщики, да два-три запоздалых пассажира разыскивали затерянный багаж.

— Скажу только, что мой муж, лорд Дженнер, погиб во время известной тебе катастрофы… ты, вероятно, знаешь: его родные не признали нашего брака в виду какого-то семейного закона, запрещающего наследнику майората жениться на иностранке.

В это время к ним подошел пожилой человек в изящной темной ливрее и спросил, где багаж прибывшей дамы.

— Вы останетесь здесь, Фридрих, — распорядилась Гермина. — Возьмите у посыльного багаж графини Бельской и привезите его. Мы же поедем прямо домой… Подзовите мой автомобиль, прежде всего…

Через две минуты Ольга сидела в роскошной двухместной карете электрического автомобиля, управляемого молодым шофером тоже в ливрее.

— Оттого ты роскошествуешь, по обыкновению, и даже больше обыкновенного, — улыбаясь промолвила Ольга. Гермина грустно улыбнулась.

— Да, милочка… Лорд Дженнер оставил мне большое состояние, но у меня нет ни родных, ни цели в жизни. Моя матушка давно уже скончалась. Остается одно: сцена — вечная утешительница женщин, не знающих куда приткнуть свою душу и чем заполнить время.

— И ты довольна своим положением в театре? Почему ты не постараешься перейти в один из столичных театров? Я помню, у тебя был большой талант…

— Таланту легче живется в провинции, чем в столице. Поверь мне, Оленька, серьёзно относятся к театру только в провинции… У нас, в Германии, по крайней мере… Вот почему я и предпочитаю служить в одном из городов, «подальше от Мадрида», — докончила она цитатой из шиллеровского «Дон-Карлоса».

В небольшой, но роскошно убранной квартире Гермины Розен для Ольги приготовлена была комната со всеми удобствами и с той мелочной заботливостью, до которых додумывается только искренняя дружба.

Русская писательница, со слезами на глазах, обняла свою подругу, не забывшую ни одного из «вкусов» и слабостей своей приятельницы, начиная от великолепных белых лилий в жардиньерках и роскошных махровых гвоздик в вазах, до любимых Ольгой шоколадных конфет и малинового варенья в хрустальных мисочках.

Когда обе подруги уселись за завтрак, предварительно выкупавшись и переодевшись в домашние капоты, Ольга спросила подругу о причине её долголетнего молчания.

Гермина вместо ответа приложила палец к губам и быстро произнесла, при виде входящего Фридриха с кипящим серебряным самоваром в руках:

— Ты видишь, милочка, что близость границы дает себя знать: русский самовар получил и у нас права гражданства.

Когда же камердинер поставил самовар на стол и удалился, оставив дверь в соседнюю комнату открытой, Гермина быстро проговорила по-французски:

— Сегодня вечером я играю Марию Стюарт, но завтра надеюсь рассказать тебе все, что хотела. Скажись усталой и уйди спать часов в десять вечера. Но не засыпай: я приду к тебе попозже, и мы поговорим по душам… А пока, — снова перешла она на немецкий язык, — если ты не слишком устала с дороги, то можешь посмотреть, как у нас играют в провинции Шиллера.

Играли более чем прилично и, что важней всего, играли серьёзно, с убеждением и с увлечением…

Ольга Бельская, давно уже переставшая посещать театры в Петербурге в виду невозможного репертуара, составленного из пьес, которых нельзя было смотреть без негодования или отвращения, здесь отдыхала душой, слушая дивные стихи Шиллера.

Следующий день Гермина провела дома с подругой. Но каждый раз, когда понятное нетерпение заставляло Ольгу заговорить о том, что её занимало, Гермина останавливала её таким красноречивым взглядом, что Ольга поспешно проглатывала свой вопрос и снова начинала разговор о возможности «модернизировать» «Фауста», или переделать ту или иную «классическую» пьесу для немецкого театра.

Когда они вечером разошлись по своим комнатам, Ольга, улёгшись в постель, старалась разгадать, что заставило её подругу так таинственно вызвать её, и с нетерпением ожидала, когда пробьет 12. Но вот бьет первая четверть, половина, третья четверть и наконец 12.

В квартире Гермины Розен постепенно угасали огни. После столовой погас свет в гостиной и будуаре, затем и в спальне хозяйки дома и её гостьи, наконец, на кухне в помещениях прислуги, для которых устроены были, по немецкому обыкновению, комнаты под самой крышей, в мансардах, соединённых с квартирами телефонами, так как Гермина жила в одном из барских домов, построенных со всевозможными усовершенствованиями новейшей техники, — до центрального отопления и электрической кухни включительно.

Гермина, окончив ночной туалет, отпустила свою камеристку. Закончив необходимую уборку, прислуга поднялась к себе наверх, убедившись, что хозяйка и гостья её спят крепким и спокойным сном.