Сатанинский смех - [8]

Он широко улыбнулся другу. Отец Пьера был зажиточным крестьянином, что было еще возможным во времена детства Пьера и случается даже сейчас в отдаленных районах Франции, обычно там, где исконные аристократы оставались верными земле и отказывались посвящать свою жизнь Версалю. Отец послал сына учиться на священника, в результате чего Пьер умел читать и писать не только по-французски, но и по-латыни и на древнегреческом. И его смышленость, и достигнутый им уровень мастерства немало способствовали ниспровержению прежних кумиров. Ибо среди авторов, которых он читал, были Руссо, Вольтер и Монтескье.

В итоге Пьер ушел из монастыря, решив, что Бог, допускающий, чтобы множество людей в самой богатой в Европе сельскохозяйственной стране голодало, обойдется без его услуг. Вскоре после этого он встретил Марианну, и это решило все проблемы…

Он перепробовал с дюжину профессий и в конце концов стал учеником типографа в Марселе. Там его и нашел Жан Поль Марен, которого отец послал в этот город заказать бланки накладных.

– Заходи, Жан, – сказала Марианна, – давай-ка я просушу твою одежду. Может, вина хочешь?

Это была одна из побед Жан Поля – он добился, чтобы жена друга называла его Жаном, а не месье или даже хозяином. Жан Поль гордился этим. Настанет день, когда не будет более сеньоров, господ, хозяев… придет такой день…

– Вина? – прогремел голос Пьера. – Конечно! В такой день мужчине необходимо вино. Особенно философу, – ведь что станется с философией, если ее вымочит дождь и продует мистраль?

– Заткнись! – набросился на него с шутливой яростью Жан.

– Ах, вот оно что, господин философ в дурном настроении! Это уже серьезно. Впрочем, все, что происходит с нашим философом, всегда серьезно и никогда ни к чему не ведет. Приготовил ли ты для меня заранее шелковую постель в Малом Трианоне, возможно, даже с австриячкой в ней?

– Ты, – ухмыльнулся Жан, – оскорбляешь мое обоняние. Да, Марианна, я и правда хочу вина.

– Будем сегодня работать? – спросил Пьер. – Хорошо было бы поработать. Я напечатаю все замечательные, смелые и блистательные мысли моего философа, который стремится уничтожить систему, обеспечивающую ему богатство и власть, ради блага жалких глупых бедняков. Когда придет революция, я стану принцем. Позволю господину философу служить в моих конюшнях. Заставлю его убирать конский навоз и запрещу ему появляться передо мной, потому что он будет оскорблять мое обоняние. Ca ira![4]

– Ты пьян! – вырвалось у Марианны.

– Ну да! Быть пьяным замечательно, моя дорогая. Лучше быть пьяным от вина, чем от слов. Потому что я не из числа мечтателей, вроде моего друга-философа. Он не может понять, что создаешь новую аристократию, когда переворачиваешь мир… И она, эта новая аристократия, не обладая давним опытом старой, может оказаться еще более жестокой в подавлении народа…

– Ты в это веришь? – спросил Жан, глядя на друга.

– Я это знаю. Идея равенства для человеческого ума посторонняя мысль. Уравняй всех людей, мой Жан, и чего ты добьешься? Умные и безжалостные будут продираться наверх, и ты вновь получишь аристократию, буржуазию и простолюдинов – их, возможно, будут иначе называть, но по существу это будет то же самое всегда. И это будет тем нагляднее, чем больше будет перемен, – не смотри на меня так, mon vieux[5]. Это правда. Я в отчаянии оттого, что это правда. Я бесконечно сожалею, что это правда. Однако человек самое непристойное из всех животных, всегда алчное, жестокое и подлое…

– Но человечество дает философов, – улыбнулся Жан, – и поэтов…

– И художников, и шлюх, которые олицетворяют собой самое благородное из всего, что производит человечество. Потому что они смягчают боль в сердце мужчины лучше любого поэта, любого философа!

– Пьер! – возмутилась Марианна.

– Прости, – рассмеялся Пьер и ущипнул ее круглую щечку. – Хорошая жена даже лучше, потому что соединяет в себе и куртизанку, и кухарку, и друга.

– Трепло! – засмеялся Жан.

– Я не трепло. Если я и высказался без утайки, так это потому, что в моих словах все чистая правда. Суди сам, будет ли существовать какая-либо разница между настоящим крестьянином и внуком графа де Граверо, если вдруг внук графа станет крестьянином и будет потеть под солнцем? Будет ли в этом случае внук сколько-нибудь меньше крестьянином? Будет ли его голод менее острым, будут ли его раны менее болезненны? Жан, мой Жан, брат моего сердца – то, что ты делаешь, – это безумие, и лучше бросить это занятие…

– И что же я в таком случае должен делать? – спросил Жан.

– Сидеть на солнышке и пить вино. Заниматься любовью. Смеяться, но не так, как ты обычно смеешься, как сумасшедший дьявол. Чтобы смех вырывался из пуза, чтобы пузо было полно доброго смеха. Делай сыновей, много сыновей, и всегда отказывайся думать. Потому что это смертельная болезнь, от которой нельзя излечиться…

– Сумасшедший, – фыркнул Жан и протянул ноги поближе к огню, так что от его мокрых башмаков пошел пар.

Марианна возилась у очага, и Жан почувствовал восхитительный запах тушенного в вине кролика, исходивший из висевшего над огнем черного котла. Если бы Жан был чужим, ужин Пьера немедленно исчез бы в специально подготовленном потайном месте. Во-первых, потому, что крестьянин всегда должен выглядеть голодным, чтобы избежать алчных когтей бейлифов своего сеньора, а во-вторых, наличие кролика в котле означало бы, что Пьер браконьерствовал в охотничьих угодьях графа, а закон предписывал за это преступление смерть через повешение, хотя теперь этот закон редко применялся столь безжалостно.