Сашенька - [35]

Сашенька снова встала.

— Ротмистр, у вас есть дом? Вы женаты?

— Да.

— И дети есть?

— Пока нет.

— Счастливый брак? — Сашенька потерла уставшие глаза.

— А разве браки бывают счастливыми? — последовал ответ.

— Мне жаль вас, — призналась она. — А вот я никогда не выйду замуж. Доброй ночи.

— Один вопрос, Земфира. Полагаете, что мне бы надо быть дома, а не здесь?

Сашенька нахмурилась.

— Это вовсе не комплимент вам. Подозреваю, что большинству мужчин не хочется идти домой. Особенно таким вампирам, как мы с вами.

Оказавшись вновь на улице, Сашенька почувствовала, как мелкий мокрый снег ласкает ее лицо и ресницы. Саган явно был непростым полицейским. Она играла с ним, выводила на разговор. Он был старше ее, намного старше, и за свою жизнь завербовал не одного двойного агента, но его самодовольная уверенность в умении вести «большую игру» была его ахиллесовой пятой.

Непостижимым образом она раскусила его и подала партии на блюдечке с голубой каемочкой. Вдалеке просвистел ночной трамвай. Черный дым от заводских труб обвил серебряный диск луны. Светало: небо окрасилось розовым, а снег стал пурпурным. Еле слышно прошуршали сани, и она окликнула извозчика.

Холодная сталь маузера в кармане жгла ей пальцы.

— Опять подорожал овес, — сказал извозчик, подергивая спутанную бороду, когда лошадь рысью пустилась к особняку Цейтлиных на Большой Морской.

21

Барон Цейтлин постучал в будуар Ариадны и, не дожидаясь разрешения, вошел. Был полдень, но Ариадна еще не вставала, она лежала в кровати в шелковом пеньюаре с рукавами по локоть, которые даже не скрывали синяков на белоснежных плечах. В комнате пахло яичницей и кофе. Леонид принес ей завтрак раньше, и теперь расписной деревянный поднос с грязными тарелками и пустыми бокалами стоял у кровати. Горничная Люда готовила платья — для обеда, для визита к друзьям, для ресторана, потом для ужина.

Пять платьев. Неужели и впрямь необходимо так много нарядов?

— Это подойдет для чая, госпожа баронесса? — Люда показалась из будуара, держа крепдешиновое платье. — Господин барон! Доброе утро!

— Люда, оставь нас.

— Слушаюсь, хозяин.

— Присаживайся, Самуил, — предложила Ариадна, потягиваясь: было видно, как ей нравится демонстрировать свое тело. — Что произошло? Крах на бирже? Ведь это единственное, что тебя волнует, верно?

— Я лучше постою. — Барон ощутил, как сильно он сжал в зубах сигару.

Ариадна напряглась.

— Да что с тобой? Ты же всегда присаживаешься. Хочешь, я прикажу подать кофе? — Она потянулась за колокольчиком. Нет, благодарю.

— Как хочешь. Я так отлично провела вчера время! Опять встречалась со Старцем. Он рассказывал такие захватывающие вещи, Самуил! Все только и говорят, что о новом премьере. Слышишь, Самуил?

— Ариадна, я хочу развестись. — Наконец-то он это выговорил. Повисла долгая пауза. Цейтлин видел, что смысл сказанного дошел до жены не сразу. Но вот Ариадна покачала головой, подняла руку и наконец заговорила.

— Развестись? Но почему? Мы живем так уже много лет. Ты же не ревнивец. Ты слишком… слишком уверен в себе, чтобы ревновать. Самуил, ты шутишь, правда? Мы женаты восемнадцать лет. Что же случилось теперь?

Цейтлин затянулся, стараясь выглядеть спокойным и рассудительным.

— Просто… устал.

— Устал? Ты требуешь развода, потому что устал?

— Ты получишь щедрое содержание. Ничего не изменится. Ты просто будешь жить в другом месте. Неужели это такая трагедия?

— Ты не можешь так поступить! — Барон повернулся, чтобы уйти, но Ариадна спрыгнула с кровати и бросилась к его ногам, выбив при этом у него из рук сигару. Цейтлин нагнулся, чтобы поднять сигару, но жена так крепко вцепилась в него, что он потерял равновесие и упал рядом с ней. Ариадна заплакала, глаза у нее бегали, как у безумной. Он попытался было вырваться, но в этой возне порвал пеньюар Ариадны, обнажив ее груди. Тем не менее она продолжала так крепко держать его, что бриллиантовые запонки отлетели от его накрахмаленной манишки и упали на пол.

Они лежали друг подле друга, тяжело дыша. Он опустил глаза вниз и увидел ее большие темно-коричневые соски, которые проглядывали сквозь густые пряди ее волос, распущенных, как у танцовщицы-цыганки. Барону внезапно пришло в голову, что именно такой Ариадну и видят ее любовники. Он дивился ее необузданной игривости, которая граничила с сумасшествием. «Какие странные существа люди, — размышлял он. — Свет — тень, ночь — свет».

Все эти годы, несмотря на то что днем они были почти чужими людьми, у них были страстные ночи.

Днем она ему только докучала, но под утро приходила к нему — от нее пахло давно выпитым шампанским, только что выпитым коньяком, вчерашними духами, душистым шампунем, сигарами других мужчин; она нашептывала ему о своих приключениях, о царившей вокруг ужасающей распущенности. Она говорила на смеси простонародного польского и ломаного еврейского — на языке, на котором они оба говорили, когда познакомились во дворе дома ее отца, раввина Туробина (еврейского местечка недалеко от Люблина).

Что только она ему не рассказывала, какие восхитительные картины рисовала! Какие желания и непристойности — невероятные для уважаемой дамы!