Саратовский мальчик - [7]

— А у помещиков как с хлебом? — спрашивает Евгения Егоровна.

— В Лысогорском уезде сказывали мне, что помещик у крестьян все мало-мальские запасы отобрал: у кого пшеницу, у кого рожь, у кого овёс. «Не нужно им, говорит, никаких запасов на зиму. А ежели понадобится хлебы печь, так у меня в овраге замечательная глина: розовая, питательная, вкусная. Я сам её пробовал: жевать её приятно. Лебеду в неё можно прибавить». Так и велел глину копать. Бабы попробовали печь — ничего не выходит. Глина она глина и есть.

— Батюшки-светы! — только и может выговорить Евгения Егоровна.

— Ты уж об этом, матушка, помалкивай. Как бы беды не нажить. Господь милостив, может быть, поможет. Жаловаться на них, на помещиков, некому. А у нас с тобой деды и прадеды землю пахали. Вот скорбь и одолевает.

Гаврил Иванович долго молится перед сном.

Николя слышит папенькины вздохи, и мысли его далеко, далеко…

«Добрый у нас папенька, — думает Николя. — Крика никогда от него не слыхать, всегда ровный и ласковый. И с маменькой дружно живут. И уши у маменьки целы. Все уважают папеньку. Сам губернатор в церкви к нему первый подходит, руку целует. Все говорят: честнее Гаврила Ивановича нет человека. Как тогда с сахаром-то получилось…»

И перед Николей встаёт картина: отцу кланяются в пояс какие-то люди, а он так спокойно говорит:

— Посмотрю ваше дело, помогу по возможности.

Они совсем уж собрались уходить, а он им на прощанье:

— Головку сахару забыли, прошу вас!

И подаёт им с окошка целую голову сахару в синей бумаге. А это они ему взятку принесли. Покраснели до ушей, не знают, что ответить, взяли обратно своё подношение и — к двери.

Хорошо иметь такого отца. Только почему же, если его все уважают, он всё-таки не может всегда делать только хорошее?

Нищие крестьянские ребятишки где-то под окнами просят дать кусочек хлеба. Они работали на солнце целый день. Их отгоняют, как назойливых мух:

— Много вас тут шатается, всех не накормишь.

Но ведь их помещик послал, это он не даёт им хлеба.

А совсем недавно папенька проповедь говорил: «Если кто маленьких обидит, легче тому жёрнов[5] на шею одеть и в реку бросить». Почему же папенька не надел жернова помещику на шею? Ведь он же жалеет ребятишек.

Давно уже слышится похрапывание отца.

Домик над Волгой погружается в ночную тишину. Лампадка вот-вот потухнет.

ПО-ЖУРАВЛИНОМУ!

На улицах шумно. Далеко разносится громкая солдатская песня:

— Солдату́шки, бравы ребяту́шки,

Где же ва-аши жёны?

— Наши жёны — пушки заряжёны,

Вот где на-аши жёны!

Из далёких сёл и деревень обширного саратовского края пригнали рекрутов. Девятнадцатилетние парни оторваны от родимой стороны, от отцов и матерей на двадцать пять лет. Теперь они — защитники отечества — дают присягу «служить царю-батюшке».

Перед разлукой с семьями им позволено гулять, разрешается напиться водки и петь песни. И в отчаянных звуках удалых песен слышится безутешное народное горе.

За парнями, понурившись, идут молодые жёны с грудными младенцами на руках и старушки-матери. Кто знает, дождутся ли они своих кормильцев через двадцать пять лет. Если и дождутся, то не сладким будет их возвращение в старые покосившиеся избы с разрушенным хозяйством. И сами сыновья будут тогда не теми: многие раньше времени состарятся, вернутся не помогать матери, а умирать у неё на руках.

На другой день после прощальной гульбы рекрутов ведут в острог. Они скованы цепями. Это — чтобы не разбежались. Острог помещается в самом конце Царицынской улицы. Люди выходят из домов, останавливаются у крыльца и глядят вслед. Весь город уже обежала печальная новость: вчера умерла крестьянская мать, как только узнала, что её сына взяли в солдаты.

И у ворот дома Чернышевских, на перекрёстке улиц, собралась большая толпа. Вот группа подростков. Среди них — Николай. Бросается в глаза его задумчивое взволнованное лицо. Все эти дни папенька готовился к торжественному молебну[6] в старом соборе. Он дает рекрутам целовать крест, после того как они принесут присягу быть верными слугами «престола и отечества». Как важно и громко звучат эти слова! А народ стонет, переживая это, как бедствие. Так переживают пожар или голод.

Проходит несколько месяцев.

Из монастырской рощи выезжает старая бричка. Отец ездил за город навещать архиерея по своим делам. Он часто берёт с собою Николая.

Вот и город. Едут мимо городского плаца. Это площадь около казарм, где происходит солдатское ученье.

В полной военной форме — в тесных мундирах, крепко стянутые ранцевыми ремнями — солдаты целыми часами маршируют по плацу с ружьями. Ремни сжимают грудь и стесняют дыхание. Нужно высоко поднимать ноги, вытягивая носок «по-журавлиному», а затем замирать, чуть дыша, по команде «Во фрунт!»

За малейшую оплошность в маршировке или неисправность в обмундировании солдат тут же на плацу подвергается жестоким побоям. Все это видят, все слышат.

Бричка проезжает мимо. Но достаточно даже мимо проехать, чтобы навеки остался в памяти крик фельдфебеля: «По-журавлиному!» Это «царь-батюшка» Николай I по прусскому манеру приказывает муштровать войско.

Как странно звучит эта команда: «По-журавлиному!» Ведь журавли — свободные птицы. Они вытягивают ногу, когда хотят ходить, а в полёте они какие сильные, как высоко летят! Их даже не видишь как следует, а узнаёшь по треугольнику в небе. Сколько раз Николай следил за ними взглядом, когда они пролетали над Волгой. Так бы и полетел за ними вслед. Но тяжело смотреть на людей-журавлей и видеть, как их истязают.