Саратовский мальчик - [6]

Николя смотрит на их умилённые лица.

— Теперь надо каждый день смотреть из окон, не пропустить, — озабоченно говорят старушки, — вот будет радость! А честь какая нашему городу-то!

Так и началось наблюдение из окна. Огонёк действительно долго мерцал в той стороне, где стояла ветряная мельница, — на пустыре около мужского монастыря. На эту мельницу и раньше заглядывались родители Николи, когда ездили в монастырскую рощу.

— Что-то странно: никогда не видно, чтобы эта мельница молола, да и построена она в таком месте, где горы её закрывают от ветров, — удивлялась мать Николи.

Светился, светился далёкий огонёк и вдруг погас.

— Что случилось? — всполошились бабушки. — Неужто похитил кто святые мощи? Как же теперь наш город прославлен будет?

Ещё раз пришли любоваться на огонёк — и на другой день то же: нет больше огонька, да и только.

— Надо бы у Гаврила Ивановича спросить. Да нет его в городе: опять уехал по сёлам и деревням.

И матушке Евгении. Егоровне скучно без Гаврила Ивановича.

— Сходи, Любенька, за Устиньей Васильевной.

Устинья Васильевна Кошкина живёт во флигеле на дворе Чернышевских. Тридцатилетняя вдовушка уютно обставила свою незатейливую квартирку. То герань поливает, то карты раскладывает. В ногах постели кошка мурлычет. И никогда не бывает Устинья Васильевна одна: кумушки, подружки, тётушки вечно чай с вареньем у неё распивают. Больше всего на свете любит Устинья Васильевна свежие новости. Хлебом её не корми, а уж только расскажи: где муж жену побил, у кого крестины, у кого свадьба налаживается. И рука у Устиньи Васильевны лёгкая, мягкая: когда Евгении Егоровне нужно припарки приготовить, она уж тут как тут. И полечит, и каким-нибудь рассказом развлечёт.

На этот раз Любенька застаёт её возбуждённой в беседе с одной из бесчисленных тётушек.

— Сейчас, сейчас, — торопится Устинья Васильевна, провожая гостью.

Ей не терпится передать матушке, что случилось сегодня днём.

— Ах, матушка, — говорит она Евгении Егоровне. — Такого я сегодня насмотрелась, что словами не передашь.

Николя прислушивается. Что могло случиться?

— За самую Митрофаньевскую площадь ходила, — рассказывает Устинья Васильевна. — Сказали, злодея будут у позорного столба выставлять. И вот едет телега, он сидит в ней, одет, как арестант, с бубновым тузом на спине. И кто бы, вы думали, этот злодей? Наш пристав Баус! За ним народу — тьма-тьмущая! Идут и глазам своим не верят.

Николя поражён. Перед ним встаёт фигура пристава[4], который после губернатора и полицмейстера подходит в церкви к папеньке целовать крест. Грудь у него выпячена, глаза навыкат, сбоку шпага висит. Даже смотреть боязно. И вдруг его — к позорному столбу!

— Да что же он сделал? — спрашивает мальчик.

— С ворами, с мошенниками связался, — отвечает Устинья Васильевна. — Главарём их был. Грабили прохожих, из домов тащили, что могли, а потом каждый вечер собирались в ветряной мельнице. Зажгут свечку и делят награбленное добро. Баус почти всё себе брал. Ну, один из шайки и донёс на него. Мельницу оцепили и всех переловили. А самого Бауса — к позорному столбу.

«Так вот она какая власть бывает на свете! — думает Николя. — А какой важный к кресту-то подходил!.. И бабушки оконфузились: вместо мощей — свечка в ветряной мельнице!»

Николя тихонько выходит из комнаты, чтобы смущённые старушки не увидели его смеющегося лица.

В эту ночь снится ему множество бубновых тузов. Они бегут друг за другом на коротеньких ножках, и у каждого — вытаращенные глаза Бауса, его треуголка и шпага. Бегут, бегут и — проваливаются в бездну. Николя засыпает крепким сном.

ЦВЕТЫ И ГЛИНА

Отцовская бричка с шумом въезжает в раскрытые ворота. Евгения Егоровна встречает Гаврила Ивановича на крыльце.

И Николя бежит из «Малой Азии» к папеньке. Он радуется его приездам, любит проводить вечера с отцом и расспрашивать, где он был и что видел в далёких местах.

Несколько раз в год Гаврилу Ивановичу нужно по долгу службы объезжать Саратовскую губернию.

На этот раз он возвращается невесёлый. Да и где он мог увидеть весёлое? Год неурожайный. Лето засушливое. Ожидается голод.

Вечером мальчика укладывают спать пораньше. Он нарочно закрывает глаза. Пусть думают, что он спит. Всё равно отец будет рассказывать маменьке перед сном о своей поездке. Он всегда делится с ней тем, что у него на душе. И сегодня так будет. Надо только вытерпеть и дождаться.

В самом деле, девятый час на исходе. Это считается уже ночью. Все окна в доме закрыты ставнями, в спальне чуть мигает лампадка. Мальчик слышит тихую беседу.

— Глаза бы мои не глядели на то, что творится, Евгения Егоровна, — жалуется отец. — Останавливался у помещика Николая Ивановича. С виду какой обходительный барин. Особенно цветы любит. А кто работает у него в цветниках? Ребятишки вроде нашего Николая за пятьдесят верст пешком к нему идут из дальних деревень. А кто дорогой их кормит? Никто. Милостыню должны просить. И так каждой осенью и каждой весной. Рано утром начинают работу, к вечеру кончают. И опять. Пообедать надо? Их гонят на деревню: «Просите милостыню у мужиков». Это дело? Чем, выходит, цветы политы? Голодной детской слезой. А голод надвигается на мужиков. Мор пойдет. Разгневался господь на наш край.