Сарантийская мозаика - [9]

Скортий подумал, не следует ли ему выйти наружу и вернуться через поле к конюшням Зеленых, чтобы проверить, как там его лучшая упряжка, и пускай священники поют свои молитвы, а самые возбужденные из граждан выкрикивают имена кандидатов в императоры даже во время богослужений.

Одно-два имени среди громких возгласов показались ему смутно знакомыми. Он еще не знал всех имен военных командиров и аристократов, не говоря уже об ошеломляющем количестве придворных. Да и кто в состоянии их запомнить да еще выделить действительно важных лиц? Скортий потер разбитое плечо, взглянул наверх. Никаких облаков, дождевые тучи ушли на восток. День будет очень жарким. На беговой дорожке жара ему на пользу. Он родом из Сорийи, дочерна обожжен солнцем бога, он может справиться с палящим летним зноем лучше многих других. Этот день был бы для него удачным, это точно. Теперь все кончено. Император умер.

Он подозревал, что не только слова и имена полетят над ипподромом еще до окончания этого утра. Толпы такого сорта редко долго остаются спокойными, а обстоятельства сегодняшнего дня заставили Синих и Зеленых сойтись слишком близко. Это опасно. С нарастанием жары разгораются и страсти. Стычка на ипподроме в Сарнике перед самым его отъездом закончилась сожжением половины квартала киндатов, когда толпа высыпала на улицы.

Однако сегодня здесь стояли Бдительные, вооруженные и настороженные, и толпа на стадионе была скорее испуганной, чем сердитой. Возможно, он ошибается насчет насилия. Скортий первым готов признать, что хорошо разбирается только в лошадях. Это сказала ему одна женщина не далее как позапрошлой ночью, но голос у нее был томным, как у кошки. Собственно говоря, он обнаружил, что тот же ласковый тон, какой годится для усмирения пугливых коней, иногда годится и для женщин, которые обычно ждали его после дневных гонок или посылали за ним служанок.

Имейте в виду, так бывало не всегда. В разгар ночи с той напоминающей кошку женщиной у него возникло странное ощущение, что она предпочла бы, чтобы с ней он обращался так же, как со своей квадригой, когда изо всех сил стегал кнутом коней в последнем, стремительном рывке к финишной линии. Эта мысль внушала тревогу. Он не стал поступать так, разумеется. Женщин трудно понять, как оказалось, но надо признаться, стоит постараться понять.

Правда, кони гораздо больше этого достойны. С ними никто не может сравниться.

— Плечо заживает?

Скортий быстро оглянулся, едва успев скрыть удивление. Этого вежливого вопроса он совсем не ожидал от того поджарого, хорошо сложенного человека, который сейчас подошел и встал рядом с ним в арочном проеме, словно старый приятель.

— Почти зажило, — коротко ответил он Асторгу из команды Синих, самому выдающемуся возничему на сегодняшний день, человеку, для борьбы с которым его привезли на север из Сарники. Скортий чувствовал себя неловким, неуклюжим рядом со старшим по возрасту соперником. Он представления не имел, как вести себя в подобных моментах. У Асторга была не одна, а целых две статуи среди прочих на спине ипподрома[1], и одна из них — бронзовая. По слухам, он обедал в Аттенинском дворце уже несколько раз. Обитатели Императорского квартала интересовались его мнением по разным проблемам жизни в Городе.

Асторг рассмеялся, его лицо выражало легкую насмешку.

— Я ничего против тебя не замышляю, парень. Никаких ядов, табличек с проклятиями или разбойников в темноте у дверей какой-нибудь дамы.

Скортий покраснел.

— Я знаю, — пробормотал он.

Асторг прибавил, не отрывая взгляда от переполненных трибун и дорожек:

Соперничество полезно нам всем. Заставляет людей говорить о гонках. Даже когда они сюда не приходят. Заставляет их делать ставки. — Он прислонился к одной из колонн, поддерживающих арку. — Заставляет их добиваться разрешения чаще устраивать соревнования. Они подают прошение императорам. Императоры хотят, чтобы граждане были довольны. Они вносят в календарь добавочные дни соревнований. Это означает больше денег для всех нас, парень. Ты мне поможешь уйти на покой гораздо раньше. — Он повернулся к Скортию и улыбнулся. Количество шрамов на его лице вызывало изумление.

Ты хочешь уйти на покой? — спросил пораженный Скортий.

Хочу, — мягко ответил Асторг, — мне тридцать девять лет. Да, я хочу уйти.

Тебя не отпустят. Болельщики Синих потребуют, чтобы ты вернулся.

И я вернусь. Один раз. Два раза. За определенную плату. А потом дам своим старым костям заслуженную награду и оставлю переломы, шрамы и опасные падения тебе или даже более молодым парням. Ты себе можешь представить, сколько ребят погибло на беговой дорожке у меня на глазах с тех пор, как я начал участвовать в гонках?

Скортий сам повидал достаточно смертей за свою короткую карьеру и мог не отвечать на этот вопрос. За какой бы цвет они ни выступали, разъяренные болельщики другой факции желали им смерти, увечий, переломов. Люди приходили на ипподромы, чтобы увидеть кровь и услышать вопли, а не только восхищаться скоростью. Убийственные проклятия на вощеных дощечках бросали на могилы, в колодцы, в цистерны, закапывали на перекрестках дорог, забрасывали в море при лунном свете со стен