Сара - [7]

— Маслом?

— Ага.

— Ничего, — сказала она, — мне нравится запах масла.

Он поставил винтовку в угол и поднял голову.

Поднял голову, взглянул на женщину и забыл обо всем, потому что снова увидел ее лицо и глаза, голубые, сияющие.

— Ты такая красивая!..

Она, видно, не поняла, что он сказал.

— Почему ты такая красивая, Сара?

Она опустила глаза, застеснявшись вдруг, как девочка, которая впервые слышит такие слова.

16.

Она была еще девочкой, ребенком гетто, привыкшим молча терпеть, беззвучно плакать и радоваться одними глазами.

А может, она так и осталась взрослой девочкой?

Долгую жизнь прожила когда-то девочка.

В толще каменной стены, за шкафом, в глухой темной нише, откуда лишь по ночам ее извлекали дрожащие руки матери, которые поднимали ее над землей, которые грели, кормили, гладили, баюкали, переодевали, сажали на горшок, умывали, поили, причесывали, утешали, ругали, показывали из окна — запыленного окошка — неведомый мир, кривую, узкую улочку меж серых кирпичных стен и лениво качавшийся, почти не светивший фонарь; которые больно зажимали уши, и уже не ушами, а теменем слышала девочка мерный глухой звук — тах-тах-тах, — словно дятел клювом; которые крепко-крепко прижимали к себе, потом как на крыльях уносили в глубь стены, в темноту черной ниши, на мягкое ложе, что взбивали те же руки.

Она была девочкой.

И она побежала на кухню, и зеленый халат, развеваясь, бежал за ней.

17.

— Увидишь, будет вкусно, — сказала она, когда солдат кончил бриться и вошел в кухню.

Он хотел было что-то ответить, но прислушался.

Из соседней квартиры или дома донеслись приглушенные слова:

Ахаке леха,

Ахаке леха бэ-соф а-дэрех…

— Ты слышишь? — обрадовался солдат.

— Слышу.

— Тебе нравится?

И, не дожидаясь ответа, включил стоявший на полочке транзистор.

Но из черной коробки послышалась не песня:

«…израильский пилот, израсходовав свой боезапас, направил самолет на…»

— Выключи! — сказала она.

Солдат не понял.

«… фамилия летчика до сих пор не установлена, хотя…»

Она сама выключила радио.

— У меня… выходной… сегодня… — сказала она едва ли не по слогам.

— Извини, я не знал, — сказал солдат. — Не сердись.

— Только один день.

— И у меня, — снова напомнил себе солдат и обрадовался. — Полдня.

Через минуту, спокойно готовя завтрак, она сказала:

— Говорила тебе, что я одна.

— И я.

— Так зачем нам известия?

— Да, конечно…

Он смотрел, чем бы заняться, чтобы не надо было говорить.

Увидел дощечку и белый батон на ней, а рядом — нож.

Широко расставив ноги, взял нож, попробовал лезвие пальцем и неторопливо стал нарезать хлеб, стараясь, чтобы ломтики были тонкими, и одинаковыми, и ровными, и резал, пока батон не кончился.

Он работал бы так и дальше, будь под руками другой батон, потому что надо было молчать, а ему очень хотелось спросить, чьи это две электробритвы в ванной, такие знакомые, виденные столько раз.

Одна — круглая, с тремя вращающимися ножичками — БРАУН, другая — плоская, с вибрационной сеточкой — ФИЛИПС.

Он случайно увидел электробритвы; никогда бы не стал открывать чужой шкафчик в чужой ванной.

Он порезал щеку и инстинктивно открыл дверцу туалетного шкафчика в поисках кровоостанавливающего карандаша или одеколона; такой же шкафчик, с тремя дверцами — тремя зеркалами, точь-в-точь такой же висел у него дома, и были в нем толстый белый кровоостанавливающий карандаш, и одеколон, и ФИЛИПС, и БРАУН. Одна бритва — Ицика, другая — Ури.

Он захлопнул дверцу, схватил полотенце, вытер лицо и выскочил из ванной.

У него тоже был выходной.

18.

— Может… выпьем? — спросила она, сняв сковороду с плиты.

— А есть? — солдат потер ладони.

— В гостиной. Мне — шерри, бутылка в красном бархате.

Он открыл бар и сразу увидел бутылку, отличавшуюся от других.

У нее и пробка была фирменная, с тисненым прямоугольником, который держали в коротких передних лапах два льва, стоявших на широко расставленных задних лапах, улыбаясь и высоко задрав хвосты, похожие на два симметричных факела. Герб венчала овальная корона.

Marnier-Lapostolle Marnier Lapostolle Cherry Marnier J.B.Lapostolle Fondateur 1827 Produce of France.

Солдат знал только два французских слова — мерси и мираж, но и эти слова уже были не французскими: первое принадлежало всем, а второе — войне.

По длинному горлышку пузатой бутылки вилась потемневшая золотая тесьма, припечатанная выпуклой гербовой печатью к стеклу и бархату. Marnier-Lapostolle. Косая линия рассекала герб по диагонали. В верхней части, как в небе, повисла пятиконечная звезда. Внизу — замковые ворота с высокой башней, а рядом — приземистый дом с круглой крышей, совсем как на старых почтовых марках, где на трех или четырех языках писалось: Палестина. Triple Cerise. Снова герб со львами и короной. Marque Deposee. Triple Cerise. CHERRY MARNIER. Liqueur. 25°. Produce of France. 66 cl, 6. Fine old Cherry Brandy. Бархат был ярко-красный, но не похож на кровь. Он был светлее крови, которая из вен, и темнее той, что из артерий.

Бархат не был кровавого цвета, бархатная бутылка была красивой игрушкой. Шерри.

— Ну, что там? Не нашел? — донеслось из кухни.

Но солдат не слышал.

Он выбирал напиток для себя.

Машинально протянул руку и взял двумя пальцами прозрачную бутылку с бесцветной жидкостью Mizrachi Vodka, Wodka Luksusowa, странный польско-еврейский гибрид, и тут же почувствовал едкую горечь, и горячая слюна заполнила рот, как позавчера (или запозавчера?) дома, когда налил полстакана, выпил залпом и почувствовал, будто желчи хватил.