Сара - [65]

Я снова услышал металлическое позвякивание, вздрогнул и заскулил.

— Теперь еще раз напомни мне, кто ты такой.

Мне пришлось напомнить, что я петух, свинья и осел. И к тому же потаскуха. Я тянулся к его ладони, как лошадь к соли, а он в это время дергал за цепочки и, казалось, медленно рвал мое тело на части. Как можно описать боль, которая достается через мучение, и в то же время приносит несказанное облегчение, утешает и успокаивает? Как объяснить боль, что сжигает, точно мука, но успокаивает и возбуждает одновременно — больше чем ласка и поцелуй? Его палец скользнул по моим тубам и забрался в рот. Остальные перебирали по лицу, точно паучьи лапы. Я сосал этот палец, а он двигал им во рту.

— Ты вшивый лобок!

Оглушительная пощечина выбила искры из глаз. Я сморгнул наливающиеся в глазах слезы. Он опять задергал за цепи.

— Говори! Говори мне! Ты, петух продажный!

— Я подлый, грязный, вшивый… — Тело пыталось уйти от боли и вертелось на дыбе. Грудная клетка вывернулась, как покоробленная фанера. Он снова зашел сзади.

— А теперь настало время преподать тебе урок.

Я уже сжал кулаки в ожидании немыслимой боли и, выпучив глаза, уставился в кирпичную стену.

— Покаяние. Я хочу покаяния. — В висках нетерпеливо стучал пульс.

— И ты его получишь. Ведь ты был несносным мальчишкой?

— Пусть я заплачу за это, сэр, — прошептал я. И почувствовал, как он поднимает ремень.

— А теперь пришло время слез.

— Сейчас он у меня заплачет! — кричала мама, больно выкручивая запястье.

— Никогда еще не видел такого циничного воришки, да еще в таком возрасте, — заметил седовласый охранник магазина, погрозив пальцем. Сырой бифштекс и шесть банок пива из моего рюкзака были выложены на стол. — Видишь, до чего довел мать?

Молодая кассирша-блондинка с перманентом, задержавшая меня на кассе, укоризненно покачала головой.

— Небось украл для своих дружков — таких же бандитов.

— Бандитам в наш магазин ход закрыт, мадам. — Менеджер торопливо протер ботинки о брюки.

Я знал — втайне мать сейчас потешается над ним, старающимся произвести на нее впечатление. Она обмахивалась рукой, как будто бы ей было нестерпимо душно и сама она находилась в полуобморочном состоянии.

— Отрадно слышать это, сэр… — сказала она, забросив ногу на ногу.

— Мы проводим особые службы, в нашей церкви, при храме Девы Вечной Любви и Милосердия, но все это напрасно, по-моему.

Она приглушенно хмыкнула, а у меня вырвался достаточно откровенный смешок. Она тут же отвесила мне пощечину. Я продолжал улыбаться — и ничего не мог с собой поделать, хотя знал, что расплата не за горами.

— Да, мадам, полиция здесь не поможет, принимая во внимание возраст преступника… Да… — менеджер заглянул мне в лицо, — потрясающее явление. — От него тянуло тунцом и маринадом. — Тебе совсем не стыдно, мальчик?

Мама закашлялась:

— Он стал таким после смерти отца, несколько лет назад. Помните, был большой пожар? Мой муж был пожарным в Таллахасси.

Послышались сочувственные возгласы.

— Господь упокой его душу. Мальчик рос без отца и поэтому совершенно невоспитан и недисциплинирован.

Я прыснул, представив ее замужем за пожарным. Ладонь ее снова встретилась с моей щекой. Последовала новая оплеуха.

Менеджер глухо кашлянул:

— Пожалуй, это лучший способ его приструнить, мадам…

— Мери, — подсказала она.

— … Мери. Я — Говард. — Он пожал ее руку несколько дольше, чем требовалось.

— Говард, мне очень жаль, что мы встретились в таких обстоятельствах, но я верю, что это поможет спасти моего мальчика лучше, чем полиция или… или то, что я с ним сделаю.

Закатив глаза, я издал стон. Ногти ее впились мне в запястье.

— Ты, гадкий мальчишка, скажи спасибо мистеру Маршу.

— Спасибо, — безразлично пробормотал я и оскалил зубы, якобы в благодарной улыбке.

Кассирша сверкнула браслетами, поправляя прическу.

— Да пороть надо, чтобы неповадно было, — сказала она, вдруг напомнив этими словами Шнайдера Грузоперевозки.

— Тогда бы и кражи в магазине прекратились, — проворчал охранник. — Тогда бы уж никто не полез воровать. Двое парней-упаковщиков, чуть постарше меня, уставились с другой стороны зеркального экрана. — Что ж, теперь, пожалуй, самое подходящее время.

Мама встала и пригнула меня к столу. Сердце забилось чаще, откликаясь на знакомую позу.

— Пожалуйста, — прошептал я.

— Ну, теперь мы увидим раскаяние, — заржал Говард и злорадно расстегнул ремень. — Скоро и слезы увидим.

Мать нагибала меня все ниже, навалившись всем телом.

— Быстро снимай штаны.

Я искоса взглянул на нее, и в ее глазах полыхнула знакомая ярость. В самом деле, кто просил меня в этот раз попадаться на кассе.

— Прошу прощения, — сказал Говард матери, извлекая ремень из брючных петель.

Я увидел, как девушка с кассы закусила губу.

— Пожалуй, мне пора, — сказала она и направилась к выходу.

— Куда же вы, дорогая! — задержала ее Сара. — Не уходите. Пусть ему будет стыдно. Раз он крал у вас на глазах, пусть и наказан будет так же.

Я остановил взгляд на мальчишках в зеркальном стекле. Мама, покачав головой, чуть заметно улыбнулась мне. Я чувствовал, что все уставились на меня в ожидании — их взгляды согревали, уняв дрожь, и точно Бэтмен, несущийся по своему тоннелю на очередной подвиг, я внезапно ощутил себя героем, способным перенести все. Даже невозможное. И я смог налечь грудью на стол и спустить штаны. Дрожащими руками я удерживал их и бормотал молитвы, уже чувствуя, что сейчас произойдет. Ремень Говарда падет на меня — и я буду наказан. Сейчас он словно бы становился моим отцом, рукою карающей и ласкающей. Он и стал моим новым любящим отцом, ежедневно повторяя эту процедуру, пока мы не убрались из его трейлера три с половиной месяца спустя, прихватив заодно его деньги, кольцо и золотые запонки.