Сара Дейн - [48]

В неясном свете она заметила, что глаза его открыты. Голос его был сонным:

— Тебе еще рано просыпаться.

Она улыбнулась ему.

— Но мне хотелось проснуться, просто захотелось лежать вот так и не спать.

— Дурочка! — пробормотал он. — Потом уже не захочется.

Ее голова лежала у него на плече. Он нащупал ее руку и вытащил из-под шкур. Он поцеловал по очереди кончики ее пальцев, а потом начал их слегка покусывать.

— О, женщина… — сказал он нежно. — Ну и помучила ты меня! Ты меня целый год сводила с ума! До сих пор не верю, что ты наконец моя и делишь со мной миа-миа.

— Миа-миа? — слова эти принадлежали к тягучему местному наречию. Она снова повторила их, немного робко, потому что Эндрю произнес их с такой захватывающей дух нежностью. — Миа-миа?

— Так туземцы называют свои лубяные хижины. Они устилают земляные полы этих хижин шкурами кенгуру — и вот готово свадебное ложе — совсем как у нас.

Она потянулась к его губам.

— У нас самое роскошное свадебное ложе в мире, любовь моя. И таким оно и останется.

Они помолчали, а затем он сказал:

— В этот миг я обладаю всем, о чем когда-либо мечтал… Я вижу, как умирают звезды, и я лежу здесь на шкурах, слушая ветер… А в объятиях я держу такую женщину, как ты — не покорную, Сара, а согласную… разделяющую мою любовь так, как будто ты всегда знала, что так оно и будет.

— Я всегда это знала, Эндрю, — прошептала она, приблизив свои губы к его губам. — Всегда. — Она помолчала, потом продолжила: — Я буду для тебя не простой женой. Мне нужно будет так много твоего ума и сердца. — Слова ее вдруг зазвучали яростно: — Я буду требовательна к тебе! Тебе придется быть для меня всем: мужем и возлюбленным, братом и отцом… всем!

Он приблизил свои губы к ее уху.

— Я буду всем, чем хочешь, Сара, пока все будет оставаться так, как сейчас: мне от тебя ничего не нужно, кроме того, чтобы лежать вот так и держать тебя в объятиях.

Потом он поцеловал ее, и голос его исполнился страсти:

— Сара… О, Сара!

Костер погас, а день еще не совсем занялся, когда Джереми проснулся. Он открыл глаза и тихо лежал в мягком тепле шкур кенгуру. Мозг еще был оглушен сном, сознание прояснялось медленно. Он вспомнил, где находится и почему — и тут он бросил взгляд в сторону палатки, где спали Эндрю и его жена. Он увидел открытый полог и подумал о том, что они, наверное, проснулись и шепчутся в своей любовной близости: слова их нежны и предназначены лишь друг для друга. В этот момент он очень хорошо представлял себе мир, который заключен в их объятиях, и почувствовал; как плоть его охватывает желание снова иметь рядом женщину-ту, чьи губы искали бы его губы, исполненные страсти. Ему отчаянно захотелось снова зарыться лицом в душистые женские волосы и слышать нежное сонное дыхание.

Он не пытался остановить воспоминания: небо Ирландии, дымка и озера, разбросанные по всей стране, играющие серебряными и лиловыми красками… Славные лошади, красивые женщины и политика — таковы были его игрушки. Он играл всем этим азартно, часто просто из любви к опасности. К этому черноволосому мужчине, неподвижно лежащему без сна в холодное раннее утро, стекались из прошлого имена его любимых женщин: Дженни… Черный Вереск… Джеральдина… Розали… — лошади и женщины мешались в его мыслях в каком-то прекрасном сне. Он шептал их имена и тихо стонал от тоски по ним.

И тут, извещая о наступлении дня, пронзительный, сводящий с ума крик кукабарры разнесся над лесом. Туземцы называют ее «гургургага». Она уселась на ветку, голова и клюв четко выделялись на фоне светлого небо. Ее насмешливый хохот перебил поток мыслей Джереми. Он не в Ирландии, и ему еще осталось двенадцать лет до окончания срока. Он слуга, прикрепленный к хозяину. Он закреплен за человеком, которому вверено его тело и даже, пожалуй, душа — вот так. Мечты о прекрасных женщинах не для него — вместо того он должен сносить это острое ощущение одиночества в лагере на краю света, посреди буша с его острым запахом каучуковых листьев и с костром, который горит всю ночь напролет. Он должен лежать и терпеливо сносить сознание той близости, которая наполняет палатку; и не думать о той златовласой девушке, которая вчера вышла за Эндрю Маклея и сейчас лежит в его объятиях в тепле шкур валлаби, — о девушке, которая лишь два дня назад была ссыльной.

III

Дом стоял на небольшой возвышенности и был обращен к реке. Сара увидела его впервые в полдень, когда его свежепобеленные стены ослепительно сверкали в ярком зимнем солнце, а незанавешенные окна слепо глядели на горы. Вокруг него было оставлено несколько деревьев, а на расчищенном склоне был заложен фруктовый сад. Строение казалось голым и чересчур новым. Кирпичи для него привозили на повозках с кирпичных заводов Сиднея. Ни одна веточка плюща, ни один кустик не смягчали очертаний дома, и его белизна казалась жесткой на фоне серо-зеленых деревьев.

Этот вид странно тронул сердце Сары. Она долго смотрела на него, не говоря ни слова. В общем, именно этого она и должна была ожидать, судя по рассказам Эндрю: низкий домик в один этаж, некрасивый и неизящный в своем недоделанном виде, вокруг которого шла веранда с простой лестницей в три или четыре ступеньки. Но это был первый дом, построенный на Хоксбери: раньше там иногда стояли только лубяные миа-миа туземцев. Простота этого дома, пожалуй, даже гармонировала с окружающей природой.