Сапоги императора - [20]

Я хотел было сказать, что у меня плохой голос, но промолчал и завел во всю мочь:

От-че наш, иже еси на не-бе-си-и...

Мальчишки и девчонки фыркнули. Священник притопнул:

— Э-т-т-т-о что такое? Разве можно превращать моление богу в балаган? Что за смех?

Я ответил:

— Батюшка, они над моим голосом смеются. Он у меня никудышный. Дядя Петруха Сапунов за такое пение выгнал меня из дома...

Священник помедлил и вызвал Егранова Федьку.

— Ну-ка, Егранов, запевай!

Федька пропел хорошо. Священник повеселел и разрешил нам сесть за парты.

— Дети, я буду приходить к вам по понедельникам. Разучим с вами несколько молитв, а потом начнем изучать священную историю, иначе — закон божий. Теперь же я кое-что спрошу у вас... Ну-ка, Суетнов, объясни мне, как ты понимаешь слова молитвы «Отче наш»!

Вопрос мне показался простым, и я, не подумавши, бойко ответил:

— Отче... Это отчим. Не родной отец. Чужой, значит!

Священник скривился, словно горькое проглотил:

— Я тебя спрашиваю не о человеках, а о боге. Понял? Озоровать ты мастер, а мозгами шевелить ленив!

И, пристукивая при каждом слове по столу, он продолжал:

— Так вот, запомни! Отче наш — это отец небесный. Бог-отец. Творец земли и неба, а также всего сущего в мире...

И священник ткнул себя пальцем в грудь:

— Я тоже отче! Отец духовный. Батюшка для вас и всех мирян. Так меня зовут и вы зовите!

Я несмело пролепетал:

— И еще вас зовут священником и попом...

Священник молча подошел ко мне и потянул за ворот рубахи:

— А ну, покажи крест!

Крест на мне всегда был, и потому я охотно расстегнул ворот.

— Вот, батюшка, глядите!

— Глядите... А на что глядеть-то? Креста нет!

Я глянул, и у меня сердце упало: на шее болтался один ниточный гайтан!

— Крест сегодня был! Я не знаю, куда он пропал... Скорее всего оторвался и потерялся!

Обдав меня густым запахом папиросного табака, священник передразнил:

— Потерялся... На тебе, наверно, креста-то с пеленочного возраста нет. И все из-за нерадивости твоих родителей. А ну, басурман, встань в углу на колени!

— Батюшка, мамка нынче же даст мне новый крестик: у нее на полке в мешочке, вместе с наперстками и иглами, десять крестов лежат...

Но священник не сменил гнев на милость, и я поплелся в угол и там встал на колени. Мальчишки и девчонки с жалостью и боязнью поглядывали в мою сторону, а мне было стыдно и обидно: ведь священник ни за что ни про что наказал меня, да еще басурманом обозвал. Стоял я на коленях и думал: «Поп не забыл, как я его в коридоре головой боднул!»

Но вот, наконец, урок кончился, и священник подошел ко мне и постучал согнутым пальцем по моему лбу:

— Если тебя, язычник, родители уму-разуму не учат, так я научу! Понял?

В тот день мне просто не везло! Выбежал я в коридор, а навстречу директор школы. Я ему обрадовался и спросил:

— Коронат Лександрыч, можно беженцевых ребятишек в школу привести? Двух парнишек и двух девчонок. Волосы у них белые, а на ногах кожаные лапти. Говорят и по-нашему, и еще по-другому...

Директор ожег меня злым взглядом:

— Ты учишься?

— Ага...

— Ну и учись, а в мои дела не лезь!

Я хотел возразить, но директор быстро ушел в учительскую. Мне только и оставалось удивляться:

— Как же так? Беженцы, а ты их в школу не берешь! Ну и ну!

* * *

Непогодь замучила нас. Мать каждый вечер подолгу молилась и шептала:

— Господи, пошли ты нам хоть малую милость! Вели ангелам дыру-то в небе заштопать, залатать. Если твои ангелы неумехи, заставь святых пророчиц и праведниц: они нашего, бабьего, полу и шитву у своих родительниц учились... Я бы не просила, но из той небесной дыры на землю вода ведрами льется. Хочешь верь, хочешь нет, но от мокрети даже люди, рабы твои верные, плесневеют и гнить начинают!

Мы с отцом слушали молитвы и переглядывались. Один раз я не утерпел и фыркнул, но отец схватил меня за рукав и вытащил на крыльцо.

— Мать зря себя терзает! Сколько лет с ней живу, столько толкую, что небо пустое и некому молитвы слушать, но... Хотя мать у тебя, сынок, богомольная, но ты над ней не смейся! Когда в полях гниет хлеб и мужик опускает руки от бессилия, баба готова не только у бога, но даже у дьявола поганого ведренную погоду просить и вымаливать!..

Мы стояли на крыльце до тех пор, пока мать не кончила моление и не позвала нас:

— Спать, мужики, спать! Ишь разгулялись, добры молодцы!

Оттого что в поле нельзя было даже заглянуть, нас, ребятенок, родители охотно отправляли в школу:

— Не мозольте нам глаза — идите к своим учителям? Они вас ждут, и о вас у них все думы.

Но вот наконец-то небо начало светлеть, а рано вечером стало морозить. Майданцы этому так обрадовались, что полными семьями выходили на улицу и весело перекликались:

— Глянь, сосед, на небушко: ишь, как часты звездочки перемигиваются!

— Это они нас увидели и радуются...

Мы тоже были всей семьей на улице, и мать торжествовала:

— Святые пророчицы и праведницы небесную дыру залатали...

Отец промолчал.

Налюбовавшись звездным небом, мы вернулись в избу и легли спать. Я уснул скоро, а вот отец глаз не сомкнул: боялся проспать. Он встал на рассвете и меня поднял:

— Одевайся, в поле поедем!

Вставать не хотелось, и я спросил:

— А что там будем делать?