Сапоги императора - [11]
Я протянул руку к гороху и тотчас ее отдернул:
— Тятька сказал, что у нас семян яровины, пожалуй, не хватит!
Чтобы скрыть слезы, мать отвернулась и начала уголком платка вытирать глаза:
— Господи, разве это жисть, когда отец с матерью не в силах свое единое детище кормить?
Выходя из амбара, мать показала место, где отец прятал ключ от двери. Я понял: мать мне подсказывала — если, мол, будет невтерпеж, открой амбар и поешь гороха!
Как-то утром я так хотел есть, что готов был собственные пальцы кусать и жевать. Побежал к амбару. Нашел ключ, открыл дверь и скорее к ворошку гороха! Схватил горошину и кинул в рот. Мои истосковавшиеся по работе зубы могли мгновенно раздавить и перетереть зерно, но я вспомнил слова отца: «А семян-то яровины нам, пожалуй, на все полосы не хватит». Тут я вздрогнул — и горошина сама собой выкатилась изо рта в сусек... Словом, нестерпимо хотелось есть, да нужда-злодейка не велела!
Торопиться мне было некуда, и я облазил и обшарил все углы амбара. Нашел четверо мужицких штанов, набитых лесными орехами. Каждая штанина была зашита сверху и снизу. Получились человеческие ноги, оторванные от туловища. И эти ноги были посажены верхами на жердь и к ней привязаны. Казалось, что они по ней куда-то катятся!
Я знал, что орехи оставили наши дальние родичи — Тарас с Тарасихой, бродяжничавшие по приволжским городам и селам. Отец не любил Тараса с женой и часто упрекал мою мать:
— Ты своих родичей приласкиваешь, а кто они такие, чтобы их с улыбкой встречать и самовар ставить? Лодыри! Испугались мужицкой жизни и от нее убежали. Тарас-то с женой еще валялись в пеленках, а их лень уже тогда была ростом с теленка! Сама подумай и согласишься: если все мужики и бабы бросят пахать и сеять да начнут по селам и деревням бродить, то народ с голоду умрет. Нет, Тарас с Тарасихой не люди, а гниль!
Мать оправдывалась:
— Какие они мне родичи? В одном овине солнышко ловили, на одном заборе лапти сушили...
— Ну и не привечай их!
— Неужто выгонять из избы? Да тогда нас не только бог, но и люди осудят!
Воспитанный в строгих правилах пальцем не касаться даже чужой соломины, я долго колебался: взять горсть орехов или нет? Мучивший меня голод был сильнее честности: я сделал в одной штанине небольшую дырку и насыпал орехов в свой карман.
С того раза я каждый день прокрадывался в амбар, и скоро все четверо штанов так отощали, что повисли мятыми тряпками.
И вот наступил день, когда я выбрал из штанов последние орехи, и тут кто-то крепко ухватил меня за воротник рубахи. Я скосил глаза: меня держала мать.
— Зачем к чужому добру руку прикладывал? Разве мы с отцом этому тебя учили? Да ни в моем, ни в отцовском роду никто и никогда чужой травинки-соломинки не брал. Я из тебя охоту тянуть руки до чужого добра, как пыль из портянок, выбью!
Схватила веревку с крюка и хлестнула меня по спине. Я упал на колени и закричал:
— Бей, мамка, мне все равно с голоду умирать!
Мать вскрикнула:
— Что ты сказал?
И выронила из руки веревку...
А дня через два отец закончил ремонт овина богача Кладова Герасима и получил за работу большой льняной жмых. Принес его домой и меня позвал:
— Мишка, ешь жмых! Сегодня просто так, а завтра мать истолчет его и нам лепешек напечет!
Отец жалостливо погладил меня по спине ладонью. Я взвыл от боли!
Родитель испугался:
— Сынок, что с тобой? Чирий на спине?
— Нет, я с забора упал...
— Что это ты, как кот, по заборам лазаешь?
Я промолчал, и никто больше так и не узнал, что у меня на спине след от веревки, которой ударила мать...
* * *
Дня за два до весеннего сева староста скликал мужиков и стал толковать, что уездный земский начальник и волостной старшина приказали все мосты и мостики через Москалейку, Ежать, Арзинку да Шум исправить. Староста даже осенил себя крестным знамением:
— Благодарим господа бога за то, что речки пересыхают! Если мужицкий воз и провалится, то все равно мужик его выручит...
На середину мирской сходки вышел мой отец.
— Дай, староста, слово молвить. Ты радуешься, что речки пересыхают, а по-моему надо плакать! Раньше наша-то земля от ветров и засухи лесами да перелесками прикрывалась, а теперь что? Стала она, матушка-кормилица, лысой! А ведь лысину и солнце обжигает и морозы простужают...
Староста схватился за свою лысую голову:
— Ты, Суетнов, толкуй о деле, а лясы-балясы у кого-нибудь на вечеринках будешь точить!
— И я говорю не о безделье! По какой-такой причине речки пересохли? Потому что на их берегах ни единого дерева, ни одного кустика. Куда же они подевались? Наши деды, отцы и мы с вами те деревья погубили и оставили речки раздетыми. Они своей наготы устыдились и сникли...
Мосты и мостики надо, конечно, чинить, но заодно бы уж и берега речек деревьями и кустарниками обсадить. Деревья вырастут, и реки из мертвых воскреснут! И тогда воздух станет легче, и водицы скотине хватит, да и рыбешка будет жить. А теперь только в мочажинах гольцы словно змейки мечутся... За лесом и в полях больше снега собирается, а ведь старики справедливо говорят: больше снега — больше хлеба! Мужики, давайте всем миром посадим на берегах речек деревья?
