Сапфо, или Песни Розового берега - [112]

— О, у тебя ничего не получится. Нарочно умереть очень трудно. Ничего, полежи спокойно, скоро тебе станет легче, — терпеливо сказала Сандра, дотягиваясь и заботливо вытирая со лба юноши обильно выступивший пот. — Набирайся сил, потому что скоро тебе придется выпить одно очень сильное и очень горькое лекарство.

— Нет, не буду.

— Закрой глаза и полежи спокойно.

— А погадай мне, — вдруг попросил Фаон, вспомнив, что Алфидия говорила как-то, что лекарка, как никто, умеет гадать на прошлое и предсказывать будущее. — Мне нужно узнать об одном человеке, о женщине… о девушке.

— Нет, Фаон, сейчас нельзя.

— Но — почему? — даже слегка приподнялся Фаон на локтях и умоляюще посмотрел на Сандру. — Сейчас для меня это важнее жизни!

— Нельзя гадать тем, кто сильно болен, иначе все, что я скажу, будет неправдой, или предсказание придется истолковывать с точностью до наоборот.

— И пусть! Как угодно! Лишь бы мне узнать, кто она! Я возьму ее с собой в Афины, и мы там поженимся. Или — нет! Мы с ней останемся здесь и будем счастливы, а деду напишем, чтобы он нам сюда прислал мое наследство. Мне все равно! Алфидия говорила, что можно гадать на корень мандрагоры, но только моей мамочки теперь нет, а сам я не знаю, как это делается!

Фаон достал из-под покрывала какой-то корешок и протянул его Сандре.

Действительно, это был корень мандрагоры — Сандра знала, что из листьев и корней этого растения можно приготовить немало болеутоляющих средств, которые особенно хорошо действуют как снотворное.

Своей причудливой формой корешок мандрагоры сильно напоминал человеческую фигурку, причем фигуру женщины, и Сандре даже показалось, что она узнала в древесных изгибах гибкое тело Сапфо.

Впрочем, какое другое тело могла вспомнить Сандра, кроме знакомого до каждой ложбинки и косточки тела любимой подруги?

Сандра слышала, что знахарки умели что-то нашептывать на такой корень — кого-то заколдовывать и расколдовывать, делать обереги и наговоры.

Но Сандра не представляла, как это делается, и, повертев корень в руке, решила просто заварить корешок горячей водой и заставить Фаона выпить настой в виде снотворного.

— Ну? Что? — спросил Фаон.

— Но тогда, Фаон, сначала ты должен мне рассказать свою историю.

— Нет, — снова откинулся Фаон на подушку. — Я поклялся, что никому об этом не скажу ни слова. Лучше я тогда совсем умру.

И Фаон теперь с откровенной неприязнью посмотрел на эту малознакомую женщину с несколько заостренными чертами лица и отчужденным взглядом.

Чем она могла ему помочь? Разве способна была хоть что-то понять?

Уж если милые Филистина и Леонид в два голоса обманывали его, утверждая, что дочь Сапфо — стройная, смуглая девушка с браслетом на руке, никаким образом не могла оказаться в его объятиях, хотя Фаон уже владел ею, то что может нового сказать чужая лекарка?

Почему, зачем все взялись его обманывать? Наверное, все теперь зачем-то нарочно сговорились между собой? Но с какой целью?

— Отстаньте от меня все, — пробормотал юноша сердито.

Но Сандра прекрасно видела, что сейчас Фаону, как никогда, нужно высказаться — именно оттуда, из затаенного молчания, берет происхождение болезнь юноши и вся его душевная маета.

И молча повернувшись к очагу, который начал уже затухать, Сандра принялась спокойно подкладывать в огонь вместо хвороста сухие былки конопли.

Комната постепенно стала наполняться приятным, терпким дымом, от которого начинала слегка кружиться голова, а на ум приходить забытые воспоминания.

Часть травы Сандра бросила в кипящее на огне молоко, наблюдая, как оно стало приобретать зеленоватый оттенок.

«Пусть лучше выпьет зеленого, а не белого, — тихо усмехнулась про себя Сандра, вспоминая слова старой Диодоры. — Ведь он совсем зеленый еще, глупый».

— Если ты сделаешь хотя бы несколько глотков, я сразу же уйду, и оставлю тебя в покое, — сказала Сандра, когда молочко было готово.

Фаон отрицательно было мотнул головой, но, увидев перед собой решительное, строгое лицо лекарки, решил, что лучше следует поскорее от нее отделаться, и послушно отпил из чаши какой-то непонятной на вкус травянисто-молочной жидкости, удивляясь про себя, что она вовсе не такая уж и горькая.

А Сандра тем временем спряталась в темный угол за очаг и снова принялась подкладывать коноплю в огонь, погрузившись в собственные мысли.

Запах этого дыма всегда почему-то навевал воспоминания о матери и о раннем детстве.

Мать Сандры была иеродулой — одной из многочисленных рабынь, которые несли службу в священном храме Афродиты в Коринфе, и девочка нередко могла во время больших праздников наблюдать за торжественными обрядами и жертвоприношениями.

Но особенно Сандре нравилось наблюдать за Священной пифией.

Эта странная, растрепанная женщина — без определенного возраста и словно бы без лица, — обычно сидела на треножнике, раскачиваясь из стороны в сторону, а под этот треножник кто-нибудь из рабов постоянно подкладывал дымящуюся коноплю.

И чем гуще, ароматнее становился дым, тем в более сильное возбуждение приходила пифия и начинала все громче выкрикивать свои предсказания, которые тут же записывали за ней многочисленные толкователи — кто-то тут же, на месте, переводил их в стихи, а другие предпочитали сначала в уме обдумать их тайный смысл и уже только потом объявлять людям, чего им следует ожидать в будущем.