Сапфир и золото - [40]

«Если он так выглядит после смерти, как же он выглядел при жизни?» — подумал Талиесин, и у него засосало под ложечкой. Всего лишь человек, но и среди эльфов не было никого прекраснее.

— Не трогай! — рявкнул Дракон, который как раз нашёл венец и собирался перекинуть его ждавшему — уже не ждавшему — внизу эльфу. Он подлетел к Талиесину, отбил его руку. Вокруг разлетелись драконьи искры, и теперь Эмбервинг в драконьем обличье стоял на куче золота, янтарный саркофаг — между передними лапами. Талиесин проворно отпрыгнул в сторону, заслоняя лицо рукой: подумал, что дракон дыхнёт огнём. Но Эмбервинг только оттеснял его всё дальше, пока эльфу не пришлось спрыгнуть с кучи золота обратно вниз.

— Я только взглянул! — с оправданием воскликнул Талиесин. — Зачем так сразу выходить из себя?

Дракон обернулся человеком, зорко оглядел саркофаг, смахнул с него упавшие во время превращения монеты и чешуйки и тоже спрыгнул вниз. Талиесин невольно попятился.

— Предупреждал ведь, чтобы ты ничего не трогал, — относительно спокойно сказал Дракон и протянул ему алмазный венец.

— Это… тот человек, которого ты хотел воскресить? — не удержался Талиесин. — А он точно человек? Я и не думал, что люди бывают такими… красивыми.

— Тебя это не касается, — оборвал его Дракон и подтолкнул эльфа к выходу. — Идём, выведу тебя из подземелья.

Неподдельный интерес эльфийского принца к менестрелю ему не понравился.

«Моё!» — желчно подумал он. Драконья натура в нём буйствовала как никогда.

Эмбервинг вывел эльфа из башни, но до портала провожать не стал. Сказал слова прощания и дверь закрыл. Талиесин долго ещё стоял у порога, находясь под впечатлением от увиденного, потом вернулся в свой мир.

Дракон же пошёл обратно в сокровищницу, неясно мыча сквозь зубы. Взобравшись на вершину, он встал на колени возле янтарного саркофага, бережно и ласково оглаживая его ладонями, несколько раз поцеловал янтарь над лицом менестреля.

— Голденхарт… — проговорил он с болью, обвивая саркофаг обеими руками и прижимаясь к нему щекой. — Прости, не вышло. Никто, видимо, не в силах вернуть мне тебя. Смотри, что я принёс тебе в подарок. — И с этими словами Дракон вытащил из-за пазухи эльфийский камень и положил на саркофаг. — Если бы только я умел плакать… О, Голденхарт, Голденхарт… Как же рано ты меня покинул!

Он бормотал свою пьету довольно долго, снова и снова повторяя имя менестреля и сетуя, что ничего уже не исправить, потом обвил саркофаг крепче, по-прежнему находясь в человеческом обличье, и, кажется, заснул, но не оцепенелым драконьим сном, а обычным, человеческим. Дыхание у него было тяжёлое, лицо подрагивало нервной дрожью: снились кошмары. В крае глаза блеснуло что-то, и выкатилась на янтарь маленькая прозрачная капля — слезинка.

Эльфийский камень вспыхнул, засиял всеми цветами радуги; слеза, как намагниченная, подкатилась к нему, всосалась внутрь, разбавляя сияние, и камень засветился бледным желтоватым светом, похожим на солнечный. Пульсация его стала отчётливее и напоминала скорее сердцебиение. Камень потерял форму, превращаясь в колышущийся комок, и стал просачиваться через янтарь, протягивая ниточки-щупальца к телу менестреля. И чем глубже пробирались эти нити, тем тоньше становился янтарь, а потом и вовсе пропал. Добравшись до бездыханного тела, камень вспыхнул особенно ярко и исчез, вернее, провалился менестрелю в грудь. Тело испустило секундное сияние ярче сверкающего вокруг золота, и медленно с ним начали происходить метаморфозы: смягчились застывшие черты лица, истаяла со щёк бледность, сменяясь нежным румянцем, ресницы увлажнились слезами. Последним ожило сердце: гулко стукнуло, ударилось в грудную клетку, отпрянуло и уже не останавливалось.

— …бер… — вырвалось вздохом с губ менестреля.

Дракон всё ещё спал и ничего не видел и не слышал.

Голденхарт с трудом разомкнул веки, повёл глазами по сторонам. Зрение пока не вернулось, слух только-только начинал оживать.

Менестрель ровным счётом ничего не помнил о собственной смерти. Последним его воспоминанием было лицо склонившегося над ним Дракона, печальное лицо, изуродованное внутренними страданиями. «Я болен, — вспомнил юноша, — оттого Дракон и печалится».

Слух прояснился немного, и Голденхарт расслышал хрипловатое дыхание где-то рядом. «Эмбер», — понял он. С глаз постепенно спала пелена, и менестрель с удивлением осознал, что лежит на куче золота в сокровищнице. Тело казалось чужим и бесконечно тяжёлым: он едва смог приподнять голову, прочее не слушалось. Видимо, ослаб за время болезни. Но этого хватило, чтобы увидеть Дракона: тот спал, прижавшись лицом к его коленям. «Отчего вернулось заклятье?» — поразился менестрель, заметив морщины на его лбу, и с трудом дотронулся пальцами до впалой щеки мужчины.

Эмбервинг что-то пробормотал сквозь сон. Кошмары сменились пустотой, в которую повеяло тёплым ветерком. Дракон открыл глаза, расширенные зрачки сократились до маленьких точек, потом вытянулись в две привычные стрелки. Он поднял голову и… встретился взглядом со смотрящим на него менестрелем. Голос к тому ещё не вернулся, он только шевелил губами, но совершено точно был жив: зрачки сокращались, грудь колыхалась неглубоким дыханием, от тела исходило тепло.