Санкт-Петербург. Автобиография - [21]

Никто не посмел выступить в его защиту, кроме графа Толстого. Относительно первого обвинения тот сказал, что прелат поступал по прямому приказу покойного императора, а что касается последнего обвинения, то помимо слова князя и заявления о том, что он якобы располагает бесспорными фактами, нет доказательств относительно каких-либо действий прелата против императорского престолонаследия. Слово князя сочли достаточным, а сказанное графом лишь дало повод князю представить императрице графа как одного из недовольных. Она, возможно, лишила бы службы и своей благосклонности графа, которого никак нельзя было счесть другом князя, если бы не помнила, что за несколько дней до кончины император Петр рекомендовал ей графа как человека, наиболее подходящего для поста, тогда им занимаемого, или если бы она не опасалась какого-нибудь рокового переворота со стороны русской знати. Князь, который не мог не предвидеть, что ее падение неизбежно и одновременно повлекло бы за собой и его собственное, дождался другой возможности одержать верх над графом – той, о которой я упоминал.

Приехав во второй раз в монастырь св. Александра Невского, я застал там князя Меншикова, он обедал и еще сидел за столом с новым епископом Новгородским, одной из его креатур, и с настоятелем. Меншиков сидел между епископом и настоятелем, при кресте св. Андрея на голубой ленте... Архиепископ был одет так же, как настоятель, носил такой же крест, с той только разницей, что в его середине был лишь один изумруд; крест был украшен также бриллиантами и сапфирами.

Приехав в монастырь, я увидел, что подавали последнюю перемену блюд. 12 монахов сидели вокруг стола, на котором стояли бутылки и большие стаканы, а в руках у монахов были псалтыри и листы бумаги. В комнате, примыкающей к залу, где находились три высокие персоны, эти монахи в продолжение всего обеда распевали гимны во славу Господа и святого Александра. Пели также песни, прославляя императрицу Екатерину и князя Меншикова, и в перерывах пили. Один из них, видевший меня в обществе настоятеля в первое мое посещение монастыря, пригласил меня войти и сесть с ними. Я сделал это, чтобы послушать их пение. Не успел я войти, как он предложил мне полный до краев большой стакан. Едва я его выпил, как другой монах подал мне еще стакан, затем мне дали третий; это повторялось столь быстро и часто, что я сказал своему знакомцу, довольно хорошо говорившему на латыни, что прошу компанию позволить мне самому обслуживать себя, как привык в своей родной стране. Он это передал, но монах, как раз наполнивший для меня стакан, оказался пьяным и, обидевшись на эти слова, выплеснул вино ему в лицо. Тут я поднялся, намереваясь уйти и попросив у знакомца прощения за то, что оказался причиной этой грубости. Он ответил, что это ничего, и от имени всей компании просил меня остаться, обещая, что мне не придется пить больше, чем хочу. Пьяный монах вышел из комнаты и, по дороге встретив одного из слуг князя Меншикова, так толкнул его локтем, что тот упал, но вместе с ним свалился и монах. Поскольку он не смог подняться, двое самых сильных в нашей компании подхватили его под руки и уволокли в его келью, где и оставили. Не прошло 20 минут, как двое других, не менее пьяных, затеяли драку, ударяя то один, то другой своими книгами и получая ответные удары. Я не имел желания более смотреть на это, поблагодарил моего знакомца, попросил его позволить мне удалиться, так как я был приглашен графом Рабутиным (я действительно обещал провести с графом вечер). Он позволил мне уйти, взяв обещание приехать снова и вскоре вновь увидеться с ним. Я, воспользовавшись суматохой потасовки, удалился, не встретив сопротивления. Я сдержал свое слово и спустя несколько дней вновь приехал с целью нанести ему визит. Монах этот весьма разумный человек, обладал некоторой ученостью; он прежде учился за границей.

Прах князя Александра Невского покоился во владимирском Рождественском монастыре. В 1723 году царь Петр распорядился перенести мощи святого в монастырь его имени. Перенесение мощей сопровождалось красочной церемонией, которую наблюдал Ф.-В. Берхгольц.

30-го (августа – по старому стиля, 12 сентября – по новому стилю. – Ред.), в воскресенье, в 5 часов утра три пушечных выстрела подали всем буерам, торншхоутам и другим маленьким судам сигнал для отплытия к Александро-Невскому монастырю, а часов в десять раздался точно такой же сигнал для всех барок, шлюпок и вереек. Поэтому и его королевское высочество послал туда свою барку, но сам не поехал, между тем как императрица и императорские принцессы отправились в монастырь. На старом маленьком боте, родоначальнике всего русского флота, развевался императорский государственный флаг. Когда все суда выстроились в ряды, а именно около часа пополудни, показался гроб с мощами святого Александра (если они только были в нем). Его везли на большой, как говорили, адмиральской галере, на которой спереди помещались три большие металлические пушки. Он стоял под большим балдахином, и за ним следовала императорская яхта, называемая «Принцесса Елисавета». Как скоро эта адмиральская галера стала подходить ближе, ей начали салютовать – сперва знаменитый ботик, стоявший на якоре впереди всех, из маленьких металлических пушек, а потом и вся флотилия. Яхта «Принцесса Елисавета» отвечала из своих пушек. Император, князь Меншиков и многие другие знатные русские господа выехали навстречу мощам, а затем его величество и бывшие с ним возвратились на галеру, на которой в честь святого развевался императорский флаг и на которой с веслами сидели все гвардейские гренадеры. Когда адмиральская галера причалила к нарочно устроенной пристани и гроб перенесли на берег, со всех судов два раза выпалено было из пушек. После того офицеры с церемонией понесли гроб в монастырь. Гроб этот, серебряный, вызолоченный, несен был под большим бархатным балдахином, на котором стояло серебряное распятие. Все духовенство в богатейших облачениях встретило его у моста. Оно шло потом впереди и позади гроба. Император находился между шедшими впереди певчими, а прочие русские господа шли кто впереди, кто позади. Во время этой процессии звонили во все колокола и не было видно ничего, кроме необъятного множества зрителей, которые крестились и кланялись. Большая часть из них, проникнутая глубоким благоговением, горько плакала; но были такие, которые смеялись или смотрели с сожалением на слепую и глупую толпу. Император с обеими императорскими принцессами, обе герцогини и все дамы в великолепнейших нарядах находились на переднем монастырском дворе, у архиерейского дома, и там ждали приближения гроба. Увидев его, они также начали креститься и кланяться, причем некоторые старые дамы заливались слезами не менее простолюдинов. Как скоро гроб пронесли мимо ее величества императрицы, она последовала за ним со всею своею свитой, идя перед духовенством, шедшим позади его. Освященная только в этот день утром часовня нового монастыря, где должны были оставаться мощи святого до окончательного устройства главной церкви и всего монастыря (еще вполовину не отделанного), возвышалась на целый этаж от земли; к ней вела поэтому очень большая и широкая терраса, по которой гроб и внесли туда. Тотчас после того, как его поставили на место, из окна был выкинут флаг, которым подали сигнал к начатию пушечной пальбы в третий раз. Затем духовенство совершило в часовне несколько церемоний, после которых знатнейшее духовное лицо сказало похвальное слово святому Александру Невскому, продолжавшееся почти целый час. По окончании его совершены были еще кое-какие церемонии, и тогда их величества, равно как прочие высокие особы и все присутствовавшие, отправились опять на свои суда. Возвратившись вечером в С.-Петербург, мы узнали, что несколько монахов Александро-Невского монастыря приезжали приглашать туда его высочество к обеду на другой день и что князь Меншиков вечером того же дня будет все общество угощать у себя. Ввечеру город в память мира с Швецией был иллюминован.