Санитар каменных джунглей - [44]

- Да, где-то так ему должно было быть сейчас. Хороший был человек. Только горемычный очень. Под конец жизни своей совсем извёлся.

- Это почему же так?

- Да так сложилось, что тут ещё сказать? Вы же сами знаете, как бывает. Один живёт - всё ему трын-трава, а на другого все шишки валятся. Вот так и Николай. Мать у него была женщина трудолюбивая, красавица, добрая, а вот папаша - пузырь надутый. Снаружи вроде блестит, а внутри пусто. Бросил он их, но деньги у него водились, и надо ему отдать должное, жадным он не был. Бабник - это да, но не жадина. Он в те времена организацией концертов занимался, всякие турне организовывал, и получал хорошо.

Сам хвалился, что левые деньги там прямо сыпались. Так что квартиру он жене и сыну купил, и в дальнейшем помощь им оказывал, но недолго. Посадили его. Не в те времена он этими делами занимался. Где-то в лагере и сгинул. Как, я не знаю, не спрашивал. И мать Николая вскоре заболела. Приезжал её бывший муж, откуда-то с севера...

- Из Вологодской области, - подсказал подполковник.

- Ну вот видите, вы про него знаете, - обрадовался Афанасий Гермогенович. - Он оставил ему наследство, уговорил усыновить его, обещал, что если что с ней случится, заберёт парня к себе, поможет ему. Душевный человек, славный. Казалось бы, что ему нужно? Ведь обидела его она когда-то, уехала от него с другим, да и сын не его, а вот надо же. А с виду такой мужик звероватый. Только не повезло и тут Николаю. Мать его умерла, а усыновивший отчим сгорел в избе, говорили, что по пьянке. Оставил он после себя хотя бы денег Коле. Он в институте смог учёбу продолжить.

- Где же он учился?

- Я сейчас уже и не вспомню, в каком-то техническом институте, а вот в каком - не помню. Давно это было. Да и не доучился он в институте.

- Почему же так?

- Да вот так получилось, я же говорю, что как пошла жизнь наперекосяк, так и пошла. Пришла беда - отворяй ворота.

Когда ещё он за наследством своим поехал, ему участковый местный по секрету сказал, что его отчима убили, а не сам он по себе сгорел, и расследовать правильно не желают. Приехал Коля и стал всюду жалобы писать, требовал разобраться. Ездил в область, там ничего не добился, стал здесь по инстанциям пороги обивать. Ему говорили люди добрые, зря, мол, ходишь, зря только ноги бьёшь, а он упрямый, всё своё.

Я и то ему как-то говорил, что же ты, мол, на неприятности нарываешься? Как власти порешили, так оно и будет. Это же система такая у нас, куда ты лезешь? Тебе учиться надо, испортишь себе жизнь. А он мне отвечает: - Что же ты, дядя Афанасий, говоришь такое? Я знаю, что моего отчима убили, и даже знаю, кто это сделал, они в Москве живут, почти ровесники мне, как я могу каждый день вставать и помнить, что буду опять ходить по тем же самым улицам, по которым ходят убийцы моего названного отца? Хоть сам иди и убивай их.

- Так и сказал?! - вскинулся я.

- Точно так, - подтвердил Афанасий Гермогенович. - Я тоже тогда в ужас пришёл. Не вздумай, ему говорю, себя погубишь, и людей невинных погубить можешь.

- А как вы думаете, мог он сделать это? - я хамялся, не зная как сформулировать.

- Убить, что ли? - пришёл мне на помощь наш собеседник. - Тут я затрудняюсь ответить. Хотелось бы верить, что нет, но очень он много горя намыкался с бедой этой.

- И что же с ним случилось что он институт не закончил? - вспомнил я.

- Да что должно было в то время случиться, то и случилось, - вздохнул горестно Карпов. - Вызвали его в госбезопасность, предупредили, что своими действиями он порочит государственные устои, что-то там ещё подрывает. Предложили прекратить жалобы. Он отказался. Тогда его спроворили в психушку.

- Как это так?

- Да очень даже запросто, приехали утром и отвезли вместо института. Вышел он через шесть месяцев, из института его отчислили, диагноз какой-то там ему в больнице поставили, что он учиться не смог, и по работе куча ограничений. Группа у него была маленькая, а ограничения большие. Так что помыкался он будь здоров. Кем только не работал и чем только не занимался. Пока ещё советская власть была, кое-как перебивался, а как новые времена пришли, совсем круто ему стало.

И вот года два назад встретил я его, он какому-то узбеку квартиру свою показывал. Тот ушёл, я Колю и спросил, чего это он квартиру показывал, жильца что ли пустить хочет? А он смеётся, говорит, что продаёт квартиру. Я так и ахнул. Куда же ты, говорю, денешься? Где жить будешь? Он смеётся, говорит, хотя бы напоследок поживу по-человечески. Как же, как же, говорю ему, под забором, или на помойке. Ты хотя бы ко мне тогда переезжай. А он мне грустно улыбнулся и сказал:

- Ничего, дядя Афанасий, спасибо тебе за заботу, я куплю себе поменьше, по размеру подходящее, а на остальное поживу ещё хотя бы, как люди живут, устал я что-то. Мне очень стыдно, что мне каждый день жрать хочется.

Ну а потом, через две недели почти, нашли на берегу Москва реки одёжку его и записку, я наизусть её помню: "Мне стыдно, что каждый день я хочу жрать, я что-то устал. Пожалуй, я нашёл квартиру своего размера". Вот и всё.

- А тело его нашли? - с тайной надеждой спросил его подполковник.