Санджар Непобедимый - [75]

Санджар легко и ловко, но без излишней торопливости, вскочил на коня и крикнув: «До свиданья! До свиданья!» — галопом поскакал по улице.

Резким движением обернулся Кудрат–бий на стук копыт, но было поздно.

Хор голосов приближенных проводил уже напутствием отъезжающего.

— Да будет вам путь.

И Кудрат–бий увидел в золотисто–красноватом облаке пыли, застилавшей сжатую слепыми домами улочку, темную фигуру удалявшегося всадника. Курбаши вздрогнул. Надо было вернуть этого человека, но как это сделать? Проводы состоялись, а задержать силой… закон гостеприимства не должен быть нарушен. Пусть едет.

После ужина курбаши вдруг резко сказал:

— Вы горец, Санджар–бек, и никогда, по всей вероятности, не испытывали, что значит ветер теббад — ветер лихорадки, а?

— Нет, я не слышал о ветре теббад, — уклончиво заметил Курбан, не понимая еще толком, к чему клонится разговор.

— Страшный ветер теббад, дующий в пустыне Кызыл–Кум. Очень страшный.

Думая, что Кудрат–бий начинает рассказывать какую–то историю, Курбан изобразил на лице напряженное внимание и приготовился слушать. Но Курбаши, после паузы, заметил:

— Этот ваш помощник, ну, который уехал сейчас, он из Бухары?

— Он, кажется, из Шахрисябза, — соврал Курбан, напряженно соображая, к чему ведут все эти странные вопросы.

— Из Шахрисябза? Нет… у этого человека кызылкумский разговор.

…Санджар, не меняя аллюра, спускался к долине реки Туполанг. В спине он ощущал некоторое неудобство, какое испытывают люди, чувствующие на себе вражеские взгляды. Санджару казалось, что из–за каждого куста, из–за каждого полуразрушенного дувала выдвигается винтовка и черный кружочек дула медленно двигается за его затылком. Он успокоился, увидев у реки группу своих всадников.

На самом берегу Санджар позволил себе впервые обернуться. Убедившись, что кругом, на многие сотни шагов, нет ни души, он с облегчением вздохнул и громко сказал:

— Так вот, наконец, где мы встретились, Али–Мардан… Ну, не поиграет кошка с мышкой.

Слова потонули в ворчливом шуме реки.

VII

Было время — шумели базары Дех–и–нау, ревом оглашали бесчисленные ослы улицы и проулки города, пестрели площади красными, синими, белыми чалмами, сотни азанчей возглашали три раза в день с минаретов всемогущество бога. Гордые локайцы проезжали, смотря поверх голов, сквозь почтительно расступавшуюся толпу; скакали, вздымая белесую пыль, бекские глашатаи; русобородые горцы, облеченные в живописные лохмотья, важно шествовали мимо лавок торговцев шелком; голодные, полунагие ребятишки глазели на горы пельменей, румяных пирожков и белых сдобных лепешек, выставленных на чеканных подносах и глиняных расписных блюдах. А под вечер, когда, солнце, цепляясь за верхушку Байсунской горы, бросало последний взгляд на Гиссарскую долину, тысячи голубоватых дымков, как по сигналу, подымались к темнеющим небесам, и ноздри начинал щекотать запах плова, столь густой, что, по выражению Мулла Агзама бек–бобо, достопочтенного историографа хакима Гиссарского, только от вдыхания можно было насытиться на целый день и даже еще больше. Было время…

Война, голод, болезни пришли в Денау рука об руку. Истребительные бекские междоусобицы, малярия, эпидемии неведомых повальных болезней и, наконец, неслыханное поветрие проказы привели к тому, что в конце прошлого столетия город обезлюдел. Эпидемия проказы совпала со вспышкой чумы в кишлаке Анзоб к северу от Гиссара. Вымерли и окрестные кишлаки. Слово «Денау» стало проклятием. Все, даже здоровые жители города стали называться «махау» — прокаженными. Их гнали отовсюду, и они жили подаянием.

Высохли каналы и арыки, зеленая стена болотных камышей вплотную подобралась к воротам города, подпочвенная вода поднялась, и соль начала подтачивать дома, разъедать основания минаретов. Тугайные заросли завоевывали улицу за улицей, площади, дворы. По ночам на уцелевших крышах тонко выли шакалы, зловеще хохотали гиены.

Вслед за приходом в 1921 году военного гарнизона в Денау был создан Ревком. Начали создаваться первые советские учреждения. Правда, их действие еще распространялось только на город и ближайшие кишлаки, но народ все еще трепетавший перед басмачами, потянулся всем сердцем, всей душой к советской власти, видя в ней свою избавительницу от векового гнета деспотов и феодалов. Из далеких горных кишлаков шла в Денау беднота за помощью, за правдой. Многие, спасаясь от кровавой мести курбашей селились в Денау. Население города быстро росло.

Но в это же время прокладка через Денау торгового тракта в сторону центра Восточной Бухары — Дюшамбе привлекла сюда и всякий сброд. Возникали базары, появились торговцы, темные дельцы, лошадиные барышники, опиумокурилыцики, анашисты, монахи дервишеских мусульманских орденов. Весь этот люд оседал в чайханах, бродил по базарам, щупал товары, при удобном случае прихватывая их с собой, вел азартные игры, толкался, пел, торговался, выпивал несметное количество чайников чая, совершал сделки…

Сырая, мрачная мазанка стоит позади развалин кирпичного медресе. По сбитым, вырытым в кочковатой глине ступеням Кошуба, Джалалов и Медведь в полной темноте спускаются вниз. Резкий запах ударяет в нос. Пахнет кунжутным маслом. Из глубины не то погреба, не то пещеры вырываются скрипучие звуки, покашливание и тонкий детский голосок: «Пошт, пошт!» Большое животное, тяжело сопя, гулко топает ногами.