Санаторий имени Ленина - [10]

«Все как в профессиональном хоре», – подумала Лина и невольно прониклась к даме уважением. Не дожидаясь бумажек с текстами, бабушки тут же грянули «Златые горы», а баянист тут же подхватил аккомпанемент.

– Не упрекай несправедливо, скажи всю правду ты отцу, – завопила вместе с хором бабушек Лина. Оказалось, она прекрасно помнила текст этой старой застольной песни, хотя в последний раз пела ее лет двадцать назад – на свадьбе у дальних родственников.

«Вот он – наш генетический код в действии, – подумала она, – ночью разбуди – сразу же все вспомню. Вот они. наши скрепы! Хочешь-не хочешь, а придется вливаться в этот возрастной «вокальный коллектив». Есть надежда, что кто-то из любительниц «Хасбулата удалого» и «По Муромской дорожке» приезжает сюда не первый год и, возможно, знает то, что скрывает массажист. Хорошо бы втереться к ним в доверие, а потом попытаться выведать, о чем так упорно молчит персонал санатория».

Легко сказать – непросто сделать. Пожилые люди весьма подозрительны, чужаков опасаются, лишнего не скажут. Лина вспомнила, что ее мачеха Кира, пока была жива, никому не говорила о существовании Лины в ее жизни. Наверное, боялась, что ее лишат социального работника, хотя Кира была прописана в ее квартире одна, и социальный работник был положен ей по закону. Впрочем, бабушка Лины, польская дворянка Агата Томашевская, пережившая лихие сталинские годы, даже в восьмидесятые сообщала на ухо свою страшную тайну лишь самым доверенным людям: «Мой папа Лаврентий Томашевский в тридцать седьмом сжег дворянскую грамоту». Катаклизмы, следовавшие в нашей стране один за другим, приучили стариков не доверять первому встречному. Надо сказать, что санаторские бабушки свято следовали этому правилу, не раз подтвержденному самой жизнью.

Короче говоря, в группу пожилых хористок Лина внедрялась по всем законам разведки. Вначале допела "Златые горы", потом подхватила "Уральскую рябинушку", а там и до "Подмосковных вечеров" дело дошло. Лина давно уже руководила детским музыкальным коллективом «Веселые утята», и со слухом, а также с музыкальной памятью у нее все было в порядке. Ну, и «генетический код» не подвел. Лина, к ее собственному удивлению, прекрасно помнила тексты всех этих «нафталинных» песен из прошлого века. Через полчаса она наконец краем глаза заметила, что старушки поглядывают на нее одобрительно. Значит, признали в новенькой свою, а это уже неплохо!

Когда баянист грянул плясовые мелодии, Лина не растерялась. Она вышла в середину круга и вжарила ногой в площадку возле клумбы так яростно, что под каблуком раскололась плитка. Помнят ноги, блин! Жгите, родимые! Лина не раз проводила детские праздники в «Веселых утятах» и знала, как «завести» детей. Что старый, что малый – разница небольшая. И пошло-поехало! В общем, минут через тридцать бабушки согласились на фотосессию и одобрительно закивали головами. А потом баянист, крякнув, завел "Саратовские страдания". Некоторые частушки были весьма крамольные, про власть, и бабушки попросили Лину: "Не снимай, дочка, всех посОдют". Однако другие тексты для народных кричалок оказались вполне безобидными, хоть и не вполне приличными:

«– Коля, Коля, ты отколе?

– Коля из Саратова.

– Что ты держишься за х@р?

– Милка исцарапала!»

Лина не выдержала, и под поощрительные взгляды бабушек выкрикнула свою «коронку»:

«Ходять утки по деревне,

Серенькие крякают.

Меня миленький еб@т,

Только серьги звякают!»

Бабушки захлопали и радостно засмеялись, вспомнив молодость. Вдохновленная успехом, Лина решилась выкрикнуть самую похабную:

«– Почему галош не стало

В наших северных краях?

Потому что всю резину

Перетерли на…х@aх!».

В общем, это был Линин триумф! Она сорвала у строгой публики «аплодисменты, переходящие в овацию».

Не только бабушки, но даже местная «культурная элита» – баянист и дама в розовом (она оказалась завклубом) – после такого успеха сочли Лину «классово близкой» и пригласили на «скромную рюмку чая после окончания мероприятия».

Прошлое под запретом

– Видите, как здесь все убого? – вздохнула завклубом Инесса Леопольдовн, когда они уселись вместе с баянистом в маленькой комнатушке рядом с давно не ремонтированным зрительным залом. Инесса Леопольдовна предварительно положила на стул афишу обратной стороной, чтобы не испачкать парадный костюм.

– Нет, что вы, здесь очень уютно, – из вежливости возразила Лина, оглядев стол, застеленный чистой газеткой и уставленный домашними разносолами. Натюрморт дополняла бутылка «родимой» и пакет яблочного сока. В углу пылились допотопные усиливающие звук колонки, пульт звукорежиссера с лежащим на нем стареньким микрофоном, гитара в чехле и несколько свернутых в трубочки плакатов.

– Я не эту комнату имею в виду. – отмахнулась Инесса, – а санаторий в целом. В девяностые мы гремели на всю Тульскую область, достать сюда путевку считалось большой удачей. В профкомах предприятий в очередь к нам записывались.

Лина догадалась: ее позвали на эту скромную пирушку для того, чтобы вместе вспомнить годы величия и процветания Санатория имени Ленина. Так потомки римлян спустя века рассказывали варварам о том, каким грандиозным был их Вечный город. Что ж, воспоминания о прошлом санатория как раз входили в ее тайный замысел.