Сан Мариона - [15]

Не медля, Марион спрыгнул с высоты десяти локтей на помост башни, оттуда через дыру проник внутрь.

Десятка два хазар, раскачивающих бревно, ошеломленные появлением могучего албанца, растерявшись, не успели оказать сопротивления. Огромный таран замер. Повисли канаты. Обнаженные по пояс, смуглокожие и длинноволосые хазары с испуганными воплями заметались в дымной полутьме, спасаясь от молниеносно разящего меча. Не много уцелевших успело выбраться наружу.

Неподвижная грузная башня загородила ворота. Защитники приободрились. Несколько отчаянных албанцев поспешили на помощь Мариону. Раскачиваемое богатырем-легом бревно отбрасывало врагов, пытающихся овладеть тараном.

Хазары не смогли захватить город. Высланный из крепости отряд обошел лагерь хазар по глубокому, заросшему кизилом ущелью и ударил им в тыл. Турксанф ушел на север, в свою Берсилию.

После боя Марион обнаружил в углу башни среди трупов раненого молодого хазарина, который тихо стонал в беспамятстве. Услышав стон, разгоряченный боем Марион подошел, склонился, разглядывая. С его меча еще капала, загустевшая, чужая кровь.

Хазарин, скорчившись, лежал на боку, зажав рукой разрубленное плечо. На юном, заострившемся от боли лице виднелась страдальческая гримаса. Он очнулся, глянул неподвижными блестящими глазами на склонившегося над ним Мариона, обреченно перевел взгляд на дыру в помосте, где виднелся кусочек голубого неба, и умоляюще что-то прошептал. Потом, когда Рогай выздоровел, Марион вспомнил его шепот и спросил:

- Ты когда меня увидел, о чем подумал, Рогай?

- Я не тебя увидел, а смерть свою, - серьезно ответил тот, - глаза твои безумны были и лицо черно. И я попросил бога своего Тенгри - воина великого - взять меня поскорей к себе на небо.

Убить врага - нетрудно. Убить человека - что может быть мучительнее? Только что Марион в бешенстве и азарте боя рубил и рубил, испытывая почти удовольствие, когда меч в очередной раз погружался в тело врага. В горячке, поддавшись обострившемуся чувству ненависти, Марион не воспринимал хазар как людей, перед ним мелькали, возникали, исчезали злобные враги, которые, окажись он послабее, сейчас бы с хохотом глумились над его трупом. Но победив и остыв, он испытал отвращение при мысли, что нужно добить этого беспомощного юношу, с покорной обреченностью ждущего смерти.

Он пожалел его.

Марион вложил меч в ножны, осторожно поднял хазарина и на руках пронес в ворота. В доме Мариона рану хазарина осмотрел пожилой лекарь Иехуду, нашел ее не опасной, наложил повязку. И Марион, видя, каким благодарным взглядом посматривает на него пленник, впервые в жизни порадовался, что удар его меча оказался неудачным. Обычно меч Мариона рассекал человека надвое.

Рогай оказался послушным, тихим, трудолюбивым человеком, и жил он в доме лега несколько лет, как равный член семьи. Вместо турлучной хижины он построил Мариону каменный дом, нянчил детей, и те полюбили его, и он привязался к ним. Услужливость свойственна благодарному человеку, и только разум того, на кого она направлена, способен установить ей пределы. Марион никогда не злоупотреблял ею и скоро уже считал Рогая как бы членом семьи, хотя в городе задолжавшим уже обривали головы и они до выплаты долга поступали в распоряжение того, к кому обратились в трудную минуту, и хозяева заставляли их трудиться, как если бы те были рабы, единственно в чем не имея воли - в наказании работников. Но пленник - не должник, на пленника закон не распространяется, и владелец был вправе предать его смерти. И Мариону однажды пришлось выслушать назидательную речь разбогатевшего перекупщика Обадия - речь, удивившую его. Встретив Мариона на торговой площади, Обадий сказал:

- Достойные люди города смотрят на тебя с укоризной, славный Марион!

- В чем заключается обида достойных? - вежливо спросил лег.

- Ты развращаешь нравы людей. Должники не хотят работать, ссылаясь на тебя, говоря с возмущением: Марион не заставляет хазарина трудится так, как заставляет трудится албан албана, мы с раннего утра до позднего вечера пашем, строим, сеем, молотим за скудную чечевичную похлебку, наши глаза застилает кровавый пот, а в это время Рогай, наслаждаясь послеполуденным отдыхом, спит в тени дерева на свежей траве. Видно, алчность затмила стыд у наших хозяев! О небо! - плаксивым тонким голосом воззвал Обадий, подняв толстые руки и лицо к небу. - Так ленивцы платят за доброту нашу! Нас же обвиняют в алчности! Послушай, Марион, продай мне Рогая. Я дам за него, но только из уважения к тебе... наклонись, я шепну на ухо, дабы меня не обвинили в расточительстве... я дам тебе целый золотой динарий! Но при одном условии: вели Рогаю за всеуслышанье объявить, что отныне душа и тело его принадлежит Обадию, который волен в животе и смерти раба Рогая!

- Но почему об этом он должен объявить во всеуслышанье?

- Разве ты не знаешь шестого закона третьего столбца? - удивленно воскликнул Обадий, указывая на врытые возле торговых рядов две медные плиты, в ширину и высоту достигающие шести локтей. - Пойдем, я напомню его! - И, подойдя к доске, на которой свод законов был выбит по-албански, ткнув жирным пальцем в третий столбец, громко произнес: "Если кто желает отдать себя по каким-либо причинам в полную власть другого человека и об этом объявит во всеуслышанье... тому не должно быть отказано в его желании"