Сан-Андреас - [48]

— Что, чёрт побери, я должен, по вашему мнению, делать? Послать их на дно залпом из черствого хлеба и гнилой картошки? Вы, кажется, забыли о том, что это госпитальное судно, на котором только больные, раненые и гражданские лица.

— Наверняка что-то сделать вы в состоянии. — В её голосе послышались странные нотки, чуть ли не нотки отчаяния. Она с горечью продолжала:

— Неоднократно награждённый унтер-офицер Маккиннон.

— Неоднократно награждённый унтер-офицер Маккиннон, — тихо произнёс он, — постарается выжить, чтобы в один прекрасный день вступить с ними в борьбу.

— Боритесь с ними сейчас, — с надрывом в голосе, произнесла она. — Боритесь! Боритесь! Боритесь!

Она закрыла лицо руками.

Маккиннон обнял её за сотрясающиеся от рыданий плечи и с удивлением посмотрел на неё. Он чувствовал себя в полной растерянности, так как не знал, как реагировать на её странное поведение. Он тщетно пытался найти слова утешения. Повторяющиеся фразы, типа «ну ладно, ладно, будет», казалось, тоже не к месту, и, в конце концов, он удовольствовался тем, что произнёс:

— Я сперва отправлю Трента наверх, а затем спущусь с вами вниз.

Когда наконец они спустились вниз, после довольно мучительного путешествия между надстройкой и госпиталем — им пришлось идти против штормового ветра и усиливающейся бури, — он провёл её в небольшую комнату отдыха и отправился на поиски Джанет Магнуссон. Когда он разыскал её, он сказал:

— Лучше бы вы сходили к вашей подруге, Мэгги. Она ужасно расстроена.

Он поднял руку. — Нет, Джанет, клянусь — я не виновен. Это не я её расстроил.

— Но вы были с ней, когда она расстроилась? — обвиняющим тоном произнесла девушка.

— Она разочаровалась во мне, вот и всё.

— Разочаровалась?

— Она хотела, чтобы я совершил самоубийство. У меня же была другая точка зрения.

Джанет постучала себя по лбу.

— Один из вас точно тронулся. Лично я не сомневаюсь, кто именно.

Маккиннон уселся на скамейку у обеденного стола, а девушка отправилась в комнату отдыха. Она объявилась вновь минут пять спустя и уселась напротив него. Выглядела она встревожённой.

— Простите, Арчи. Вы действительно невиновны. И никто из вас не чокнулся. У неё просто амбивалентные чувства по отношению к немцам.

— Амби... какие?

— Короче, смешанные. То, что у неё мать немка, не помогает. У неё тяжёлый душевный кризис. Очень тяжёлый. У вас тоже, но вы совершенно другой.

— Конечно, другой. Я же не способен на тёплые, человеческие чувства.

— О боже, успокойтесь. Вы не знали... Вообще-то, я, наверное, одна это знаю. Примерно пять месяцев назад она потеряла своего единственного брата и своего жениха. Оба были сбиты над Гамбургом. Причём в разное время, в разных эскадрильях, с разрывом в несколько недель.

— Господи Иисусе! — Маккиннон медленно покачал головой и несколько минут молчал. — Бедняжка. Это многое объясняет. — Он встал, подошёл к шкафчику с личными запасами доктора Сингха и вернулся со стаканом. — Сила воли легендарного Маккиннона. И вы, Джанет, были с Мэгги, когда это случилось?

— Да.

— Вы знали её до этого?

— Конечно. Мы дружим многие годы.

— Значит, вы знали этих ребят? — Девушка ничего не сказала. — Я имею в виду, вы хорошо их знали? — И вновь она не ответила, только сидела, склонив свою соломенную головку и уставившись на стол, на свои стиснутые пальцы. Маккиннон взял её за руку и осторожно встряхнул. — Джанет.

Она подняла голову.

— Да, Арчи?

Её глаза блестели от слез.

— О боже! — Маккиннон вздохнул. — И ты туда же. — Он вновь покачал головой и некоторое время молчал. — Послушай, Джанет, эти парни знали, что делают. Они понимали, что рискуют жизнью, что их могут сбить германские противовоздушные батареи или ночные перехватчики. Тем не менее, они пошли в авиацию и имели на это полное право. И вам хорошо известно, что это были не налёты на единичные объекты, а бомбёжка больших площадей, и вы понимаете, чем это сопровождается. Оплакивая с Мэгги самих себя, вы могли бы также оплакивать и родственников всех тех тысяч невинных жертв, которые остались в Гамбурге после налетов королевских военно-воздушных сил. Вы могли бы оплакивать всё человечество.

Две слезы скатились по её щекам.

— Вы, Маккиннон, бессердечное чудовище.

— Такой уж я есть. — Он встал. — Если я кому-то понадоблюсь, я буду на мостике.

Наступил день. Снег валил не переставая. Ветер всё усиливался, пока по визгу и грозной мощи не стал напоминать ураганы и тайфуны тропиков. К двум часам дня, когда начало темнеть, с мостика уже ничего не было видно — только стены волн высотой с пригородный дом, вполне способных поглотить сельскую церковь вместе с её шпилем. «Сан-Андреас», грузоподъёмностью в 9300 тонн, что совсем не мало, оказался в беде. И хотя боцман сбавил обороты двигателей, корабль продолжал оставаться в беде. Причина заключалась не в размерах судна, не в морских просторах, которые «Сан-Андреас» при нормальных условиях мог даже в шторм преодолеть без особого труда. Причины заключались в другом.

Во-первых, обледенение. Судно в морском понимании может быть либо остойчивым, либо неостойчивым. Если оно остойчивое, оно выдерживает качку и удерживает нужное положение на волнах. Неостойчивость возникает, когда верх перевешивает низ, тем самым смещается центр тяжести. Главное, что вызывает это, — обледенение. Чем больше увеличивается толщина льда на верхних палубах, тем больше становится неостойчивость. Когда лёд становится чересчур толстым, судно не в состоянии при качке возвращаться в нормальное положение. Оно все больше кренится, переворачивается и идет ко дну. Даже великолепные океанские траулеры, специально построенные для работы в арктических широтах, становились жертвами обледенения. Авианосцы тоже не миновала эта судьба.