Семнадцатого февраля 1600 года гражданин города Неаполя Джордано Бруно был заживо сожжен на костре. Среди зрителей, присутствовавших при его казни, находились папа и пятьдесят его святейших кардиналов. Сейчас нам кажется совершенной нелепостью и тупоумием считать преступлением мысль о вращении Земли и заживо сжигать проповедника этой идеи на костре. И все же, несмотря на это, и в наше время, в наши дни тоже произошло такое событие. Сегодня два ни в чем не повинных существа по ложному обвинению заточены в тюрьму и сожжены на электрическом стуле. И преступление их заключалось лишь в том, что они хотели мира во всем мире.
Сегодня, 19 июня 1953 года, в глазах некоторых людей слово «мир» является самым тяжким грехом – таким же тяжким, каким в шестнадцатом веке считалось утверждение о том, что «Земля вертится».
Мир, хлеб и цветущие розы!
Настала ночь. Глубокое безмолвие, объявшее землю и небо, воцарилось вокруг. Даже воздух, казалось, оцепенел.
Шанкар сидел задумавшись.
– Что-то делают сейчас дети Розенбергов? – тихо проговорила Баля.
Шанкар молча протирал носовым платком запотевшие очки. Ранджан, Дэви и Канта, прижавшись друг к другу, сидели на диване, освещенные ярким светом электрической лампы; перед ними лежала книга, но они не читали ее, а о чем-то шептались. Затем все трое вдруг встали и подошли к отцу. Ранджан вышел вперед и положил руку на спинку стула, на котором сидел отец.
– В чем дело? – спросил Шанкар.
– Папа! Пригласи, пожалуйста, к нам Робби и Майкла, – сказал Ранджан.
– Зачем?
– Они будут у нас жить.
Баля взглянула на мужа.
– А ты не будешь драться с ними? – спросил Шанкар.
– Нет, папа, не буду, – тихо сказал Ранджан и, вынув из кармана нож, добавил: – Я подарю Робби свой ножик.
– А я подарю Майклу эту новую книжку сказок, – сказала Дэви.
– Они будут нашими братьями, папа, – продолжал Ранджан. – Напиши им, пожалуйста, письмо. Я возьму их с собой в школу, а потом в университет. Я научу их считать до десяти – уан, ту, фри, фор, файв, сикс, севен, ейт, найн, тен.[7]
Сосчитав до десяти, Ранджан спросил:
– Как ты думаешь, папа, умеют они считать до десяти?
Мать Ранджана молча прижала к себе сына.
Слушайте, дельцы Нью-Йорка, Чикаго, Сан-Франциско! Сегодня Ранджан, мой сын, стал братом сыновей Розенбергов. Сегодня все дети мира объединились, чтобы бороться против вас. Можете ли вы считать до десяти, банкиры с Уолл-стрита?! Может быть, вы даже умеете считать до ста или до ста тысяч? Тогда сосчитайте, сколько сотен тысяч, сколько десятков миллионов детей порвали с вами в эту ночь и объединились с сыновьями Розенбергов. Когда же вас вздернут на виселицу? Кого из вас посадят на электрический стул?
Глупцы! Если папа не смог остановить вращение Земли, так как же вы сможете остановить движение за мир?
Так думал Шанкар.
Коперник и Бруно… Сакко и Ванцетти… Эттель и Джулиус Розенберг… Робби и Ранджан… Считайте! Считайте, пока вы можете считать. Это не доллары, которые вы можете зажать в своем кулаке. Это дети человечества. Разве мог кто-нибудь, со времен испанской инквизиции и до нынешнего электрического стула, остановить их?
Полночь. Спят дети, спит их мать, спит весь дом…
Никогда прежде не жгло так глаза, никогда прежде не были они так сухи. И хоть бы одна слезинка, чтобы оросить иссохшее сердце!
Шанкар встал и вышел из спальни. Пройдя в гостиную, он достал пластинку Поля Робсона «Святая ночь» и завел патефон.
«Тихая ночь. Святая ночь!» Глубокий, сильный голос Поля Робсона лился широко и просторно, освежал сердце Шанкара, словно живительный дождь. Дышать становилось легче.
«Тихая ночь. Святая ночь!» Тихая и святая, как жизнь Розенбергов, отданная ими во славу мира и справедливости.
Уснули розы, пышные кусты которых окружали веранду. Словно часовые на посту, застыли кокосовые пальмы. Вдали, за деревьями, смутно белела пена, венчавшая гребни морских волн.i
